Предлагаем вам
познакомиться со стихотворениями и рассказами Михаила
Данченко
В парке Победы
Дети Войны
Война глазами подростка
Наказ молодым
Сон в прощеный день
Васильев
Память
Михаил Данченко - коренной житель Кунцева. Родился в 1934
году. Его трудовая биография началась на Кунцевской
ткацко-отделочной фабрике «Октябрь». После учёбы более 30
лет он проработал на Кунцевском игольно-платинном заводе
имени КИМ, сначала заместителем, а затем начальником цеха.
Михаил Васильевич – творческий, активный человек, патриот
Кунцева. Будучи на пенсии, продолжает вести активный образ
жизни. Литературным творчеством стал увлекаться еще во время
службы в рядах Военно – морского флота. Занимался в
литературном объединении при газете «Большевик» Кунцевского
горкома партии.
Автор книг:
«Путь длинною в 100 лет»-
М.2003 (Об истории игольно-платинного производства в
России. По просьбе руководства Мосточлегмаша.
Случилось так, что войну я встретил на Урале. В мае
сорок первого года отца призвали на переподготовку
офицерского состава Красной Армии. Заканчивался
учебный год. У отца, учителя физики и математики,
был выпускной класс – первый в его педагогической
работе. Ему очень хотелось довести своего первенца
до выпускных экзаменов, проверить правильность своей
работы, как классного руководителя, за три года. Но
ни ходатайства директора школы, где он работал, ни
его личная просьба об отсрочке призыва на
переподготовку, не были удовлетворены. Тогда,
видимо, родители почувствовали всю серьезность
надвигающейся угрозы войны. Они решили, что маме с
детьми на лето лучше уехать к ее брату на Урал.
Поезд отправлялся с Курского вокзала второго мая.
Он состоял из небольших, как мне помнится обшитых
снаружи деревом, вагонов. На платформе среди
провожающих много людей в военной форме.
На станцию Халилово, Чкаловской области, наш поезд
прибыл поздно ночью. Дядя Илюша встретил нас и повез
по ночной степи в роскошном автомобиле с открытым
верхом. Свет фар далеко освещал грунтовую, все время
ныряющую на склонах, проселочную дорогу. Ночь была
темной и теплой. Дядя Илюша, сидевший рядом с
водителем, о чем- то оживленно разговаривал с мамой.
Мы удобно расположились на заднем сидении,-- мама с
годовалой Люсей на руках, слева от нее сидела
трехлетняя Галя и я по правую руку, почти уже
школьник, мне, через несколько дней, исполнялось
семь лет.
Поселок, куда нас привезли, находился в километре от основной усадьбы
животноводческого совхоза. Несколько белых мазанок
были построены в один ряд. Все мазанки были очень
похожи друг на друга: с низкими окнами, под
соломенными крышами они мирно хранили прохладу под
палящим степным солнцем. Из разговоров взрослых я
узнал, что поселок построен переселенцами из Украины
во время коллективизации сельского хозяйства. До
главной усадьбы мы бегали по степной тропе,
которая пролегала по краю неглубокого скалистого
оврага. По дну овражка текла быстрая речушка, больше
похожая на ручей. Местные ребята ловко ловили в этом
ручье довольно крупную рыбу руками.
На главной усадьбе совхоза располагались животноводческие фермы –
коровники, свинарники, еще какие-то постройки и,
главное, -клуб, где в определенные дни по вечерам
показывали кинофильмы. Однажды сеанс закончился
поздно, возвращаться пришлось в сумерках, а когда я
подошел к дому, где мы жили, было уже совсем темно и
страшно. В степи обитало много разной живности, но
больше всего я боялся ящериц с длинными жирными
хвостами. Они шныряли под ногами, наступить на нее
было настолько мерзко, что я чуть ли не терял
сознание от отвращения. И вот, в темноте я подошел к
окну, чтобы постучаться в дом, и вдруг почувствовал
под ногой, что- то гибкое и скользкое. В доме никто
не спал, на мой испуганный крик выбежали
взволнованные взрослые, поняв в чем дело, они стали
успокаивать меня, а мама сказала, что ящерица – это
еще не самое страшное, а самое страшное то, что в
тот день началась война.
Узнав о начале войны, мама сразу засобиралась в Москву. Родственники
отговаривали ее, предлагали переждать пока Красная
Армия разобьет немцев. Они считали, что война скоро
закончится. Но сообщения с фронтов говорили об
обратном,--враг наступал.
Обратный путь оказался долгим. Наш поезд постоянно останавливали на
запасных путях, железнодорожники пропускали другие
эшелоны. На одном из перегонов под откосом валялись
вагоны товарного состава. По вагону пошли слухи о
диверсантах, подрывающих железнодорожные рельсы. На
одной из станций, где мы долго стояли в ожидании,
когда нам дадут зеленый светофор, мимо нас медленно
проследовал пассажирский поезд, переполненный
людьми, которые заняли даже подножки вагонов,
запомнились усталые лица людей, грустно смотрящих в
нашу сторону. Тогда я, кажется, впервые услышал
слово- эвакуация.
Домой мы вернулись 22-го июля, ровно через месяц после начала войны.
Посередине нашей комнаты стоял знакомый черный
сундучок, на дне которого лежала новенькая
офицерская фуражка, пахнущая нафталином, складской
запах не успел выветриться. На столе оставлена
записка, из нее мы узнали, что три дня назад отец
отбыл на фронт, так и не дождавшись нас из- за
задержки поезда.
Едва мы в тот вечер уснули, как раздался стук в дверь нашей комнаты и
взволнованный голос соседки: « Анна Михайловна!
Объявлена воздушная тревога! Быстрее уходите в
бомбоубежище!»
Мама подхватила младшую сестру на руки, старшую, -- за руку, я, как
старший, мне шел уже 8-й год, следовал
самостоятельно. Бомбоубежище находилось в ста метрах
от нашего дома. Это был погреб для хранения овощей,
приспособленный под укрытие на случай воздушной
тревоги. Когда мы спешно направлялись к укрытию,
небо над Москвой виделось мне ярким зрелищем. Лучи
прожекторов бороздили темное небо, несколько лучей
скрестились в вышине и там, в перекрестье, сверкала
маленькая точка. В направлении этой сверкающей точки
неслись другие красные точки. Все это сопровождалось
звуками стрельбы зенитных
орудий.
Зрелище было настолько захватывающим, что хотелось остановиться и
повнимательнее рассмотреть все эти всполохи огня,
света, звука. Но перепуганный голос матери
подстегивал не отставать и быстрее бежать в укрытие.
В тускло освещенном погребе на скамейках сидели люди, в полголоса
обсуждая происходящее. Здесь, в погребе, собрались
старики, женщины с детьми. Старик, сосед по нашему
дому, наверное участник гражданской войны, уверенно
говорил, что теперь пойдет в атаку конница и погонит
немцев назад.
Утром мы покинули бомбоубежище и направились домой. На востоке, в
рассветном небе, поднимался огромный столб черного
дыма: горел толевый завод в Филях.
События, встретившие нас после приезда с Урала, настолько перепугали
маму, что она решила незамедлительно увезти детей
подальше от опасности.
Вскоре мы оказались на родине матери в тульской области недалеко от
города Одоев. Сначала остановились у деда Ефима,
родного дяди матери. В деревне Немцово у него был
дом с большим садом и пасекой. Помнится, как дед
Ефим, облаченный во все белое, с дымарем вынимает из
ульев, наполненные медом соты. Мне разрешалось
вращать ручку центрифуги. Мед из вращающихся рамок
стекал в большой медный бак. Мне объяснили, что в
бак с медом нельзя залезать пальцем, иначе мед может
прокиснуть.
Вскоре матери предложили дом в ее родной деревне Хитрово, что
километрах в 3-х от Немцова. На новое место
жительства мы ехали на телеге с сеном. Лошадь не
спеша тянула повозку по проселочной дороге. Кругом
поля с цветущей горчицей – желтое море цветов, над
полем порхают жаворонки и стрекочут бесконечную
песню.
Нам выделили кем то покинутый кирпичный дом на две половины. Одна
половина была жилой, с русской печкой, вторая – для
хозяйственных нужд. Председатель колхоза привез нам
несколько мешков зерна и две бочки солонины. Стояла
жаркая безоблачная погода. Мы ходили в недалекий
лесок, где собирали сушняк, заготавливали дрова на
зиму. О войне напоминало лишь то, что через деревню
иногда гнали на восток стада коров, овец… Усталые
погонщики в запыленных одеждах изредка щелкали
кнутами, подгоняя несчастных животных, торопливо
покидали деревню. Однажды, немного в стороне, на
низкой высоте, стремительно пролетел наш с красными
звездочками, тупоносый истребитель. Через несколько
секунд в след за ним мчался немецкий черный мессер.
Оба самолета быстро скрылись за горизонтом.
В деревне я подружился со сверстником из соседнего дома – Витькой.
Однажды мы пошли в школу. Школа не работала. Пустое,
двухэтажное здание сиротливо стояло за изгородью.
Все двери были распахнуты. На школьной территории и
в помещении были разбросаны книги, тетради, учебные
пособия. Мы долго бродили среди этой разрухи,
рассматривали картинки в учебниках. Мое внимание
привлек глобус, с ним я и вернулся домой, но мама
заставила меня отнести глобус обратно в школу.
Деревня Хитрово находилась в стороне от большака. О войне здесь ничто,
как мне казалось, не напоминало. Немцы появились в
деревне зимой. Это была небольшая воинская часть,
отступавшая по бездорожью. Стоял сильный мороз, мы
сидели в доме, когда кто-то увидел немецких солдат.
По улице проехали несколько санных упряжек. Лошади
,запряженные в сани , были очень крупные с
обрезанными хвостами. Двое военных в серо-зеленых
шинелях торопливо тянули вдоль домов красный
телефонный кабель, он ярко выделялся на чистом белом
снегу. Мои наблюдения за происходящим на улице было
прервано появлением немецкого солдата. Он вошел в
избу и обращаясь к матери сказал: матка, яйки,
курка. Мать вышла с ним в сени, показала на бочки с
солониной. Немец осмотрел вторую нежилую половину
дома, убедился, что в доме живности нет, указал на
валенки, в которых стояла мама, приказал – снимай!
Забрав валенки он ушел. Запомнился ярко красный
круглый значок на пилотке немца.
…Через какое то время прибежал Витька и сообщил, что у них в доме
остановились немцы. Мы побежали к нему в дом
смотреть немцев. В избе топилась русская печь.
Толстый немец что то кашеварил, другой немец принес
охапку дров, положил возле печки, потирая с мороза
руки, о чем то заговорил с кашеваром, не обращая на
нас никакого внимания. Витькина мать отрешенно
сидела на лавке в углу избы. Увидев нас, усадила
рядом с собой на лавку, шепотом приказала сидеть
тихо. Я стал рассматривать избу. На стене развешана
какая то амуниция, кажется рюкзаки, обшитые мехом,
еще не знакомые мне вещи и автомат. С улицы пришли
еще два солдата в пилотках, надвинутых на уши, было
видно, что они продрогли на морозе. Они сразу
направились к печке, стали греть руки, не весело о
чем то разговаривая на непонятном мне языке.
Витькина мать отправила нас обратно в наш дом, где
немцев не было.
В жилой половине нашего дома собрались соседи,- старик и две женщины.
Они что то обсуждали с матерью, а нас, детей,
отправили на печку и приказали сидеть тихо, не
баловаться. На печке во всю лежанку был разостлан
черный матрас с зерном. Между лежанкой и потолком не
большое пространство не позволяло подняться в рост,
но было достаточным, чтобы сидя на корточках играть
и рассказывать друг другу всякие истории.
День клонился к закату, когда на улице началось движение, послышались
крики команды, промчалось несколько лошадиных
упряжек и все стихло. Дед вышел на улицу вскоре
вернулся и сообщил, что немцы по тревоге спешно
покинули деревню. Уже смеркалось. Мы с Витькой
потихоньку выскользнули на улицу и помчались к нему
в избу. В избе было пусто, подошли к печке, Витька
отнял заслонку. На поде печи стояли протвени с
мясными биточками, от них вкусно пахло. Не успели мы
откусить от сочного, ароматного блюда, как появилась
Витькина мать. Поняв, что у печи происходит, она с
плачем и причитаниями стала нас ругать и заявила,
что сейчас вернутся немцы и всех нас расстреляют за
то, что мы покусились на их котлеты. Со страха я
пулей умчался к себе домой и затаился на печке в
ожидании рассправы. За окном нависли глубокие
сумерки. Где-то за деревней застучал пулемет. Звуки
выстрелов методично и сухо неслись из морозного
воздуха. Немцы не возвращались. Снова пришли соседи
– старик с женой. Они сидели с мамой у окна, не
зажигая света, тихо переговаривались.
Проснувшись утром, я тут же поспешил проведать Витьку. Между нашими
домами было метров пятьдесят открытого пространства.
Выйдя на улицу, я уже собрался бежать к Витькиному
дому, но меня остановил дед-сосед. Он объяснил, что
разрыв между нашими домами простреливается
пулеметным огнем, только теперь я услышал дробный
стук пулемета, а выглянув из-за угла дома, увидел
вдали небольшой отряд отступающих по снежному полю
немцев, по которым вел огонь наш пулеметчик.
Пришлось вернуться обратно в дом. Вскоре Витька сам
прибежал ко мне. Мы сидели у окна, смотрели на
улицу, живо обсуждали вчерашние события, радовались,
что немцы не вернулись, о котлетах уже не
вспоминали, когда на улице появились конники. Их
было человек пять. Лошади шли шагом. Бойцы в
буденовках, закрывающих рот, заиндевевших от мороза,
остановились увидев нас, выскочивших на улицу и с
любопытством рассматривающих конный отряд. Бойцы,
видно было, устали, молча осматривали нас и по
сторонам. Один из кавалеристов неуверенно спросил
нет ли у нас табачку? Я мигом слетал домой и вынес
им кисет, оставленный дедом на подоконнике, протянул
одному из бойцов. Они сразу оживились, о чем-то
весело заговорили, сворачивая самокрутки, задымили
цигарками. Только лошади послушно стояли и смотрели
умными глазами. Командир отдал команду и отряд
двинулся на запад. Мороз начал пробирать, мы с
Витькой направились в дом. Около нашего дома стояли
несколько человек взрослых, они смотрели вслед
удаляющемуся отряду. Соседская женщина тихо
плакала. В той стороне, куда направился конный
отряд, в разных местах подымались столбы черного
дыма. Взрослые называли деревни, где отступающие
немцы поджигали дома. Сосед говорил, что если бы
немцев не заставили так поспешно оставить нашу
деревню, то и ее немцы сожгли б. Вдруг, очень низко
на небольшой скорости пролетел огромный двухмоторный
самолет. Черные кресты на фюзеляже ярко
высвечивались зимним солнцем. От самолета что-то
отделилось и полетело вниз, в овраг. Вскоре в наш
дом внесли большой зеленый ящик, открыли крышку,
внутри – плотно уложенные картонные коробочки с
патронами. Я с восхищением смотрел на рассыпанные по
столу сверкающие желтым отливом гильзы,
прислушиваясь к рассуждениям взрослых, когда в дом
стремительно вошел офицер с обнаженным пистолетом.
Он стал громко выяснять кто и зачем принес в дом
ящик с патронами, грозно тыкал дулом пистолета деду
в грудь, грозил его тут же расстрелять. Видно было,
что офицер был сильно взволнован, может быть пьян,
но после нескольких минут объяснений они закурили
дедова самосада, собрали рассыпанные патроны, два
солдата подхватили зеленый ящик и унесли. Тем
временем по улице все чаще стали проходить наши
военные. Вот быстрым шагом прошли кавалеристы на
высоких, крепких лошадях; затем проследовала пехота
со станковым пулеметом, пулемет был поставлен на
салазки, сделанные из лыж. Напуганная всем
происходящим, мать не разрешала выходить на улицу и
мы наблюдали за всем происходящим сидя у окна. Вот
появилась длинная конная упряжка, наверное лошадей
десять, она тянула орудие, ствол которого мне
показался длиннее, чем наш дом. Напротив нашего дома
остановилась полуторка. В кузове машины стояла
зенитная пушка. Солдаты быстро развернули ее и
начали стрелять в сторону большака. Я разглядел, что
в том направлении кружили несколько самолетов. После
нескольких выстрелов вместо одного самолета
образовался сноп разноцветных искр. Машина поехала
дальше.
Во второй половине дня движение войск прекратилось. На улице
установилась тишина. Пришел Витька, позвал смотреть
убитого немца. Витька часто сообщал разные новости.
У него был старший брат, у брата своя компания, не
посвящавшая нас, малолеток, в свои секреты, но
Витька все равно был в курсе всех новостей и делился
ими со мной. Вот и теперь он рассказал, что в конце
деревни лежит убитый немец. Не долго думая, мы
отправились в конец деревни. Уже стало смеркаться.
На пригорке, возле оврага на спине, в серо-зеленом
мундире, лежал труп, вместо лица – кровавое месиво,
рядом окровавленный и приплюснутый котелок с
вмерзшей в него гречневой кашей. Труп уже закоченел
чуть припорошенный поземкой. Смотреть на убитого
было страшно и мы поспешили домой. По дороге домой
Витька мне рассказал, что немцы оставили этого
пулеметчика для прикрытия своего отступления. Он
долго не позволял нашим бойцам войти в деревню,
наверное убил несколько красноармейцев, поэтому его
и били котелком уже убитого.
На следующее утро мы снова отправились смотреть убитого немца. Он лежал
на прежнем месте, но без ног. Ноги были отпилены.
Как объяснил все знающий Витька, ноги отпилили,
чтобы снять сапоги. В тот день непогодилось, мела
поземка, мы возвращались домой по пустой,
заснеженной улице, а у меня перед глазами все время
стояла картина, как кто-то ночью отпиливает пилой у
убитого немца замороженные ноги.
Вскоре неожиданно приехал отец. Он рассказал, что где-то под Клином
его взвод попал под бомбежку, отца сильно контузило,
он какое-то время пролежал в госпитале потом ему
дали отпуск, чтобы он смог перевезти семью в Москву.
Декабрьским морозным днем мы погрузились в сани,
запряженные лошадкой и тронулись в путь. Но путь наш
оказался не долгим. Спустившись в лощинку, сразу за
деревней, лошадь остановилась и дальше идти не
захотела, не смотря на все усилия отца, пытавшегося
заставить ее везти нас дальше. Пришлось вернуться
обратно, взять другую лошадь, которая довезла нас до
большой дороги, где мы пересели в военный грузовик,
направлявшийся в тыл. Наш грузовик, знаменитая
трехтонка, вместил в свою кабину маму, меня и
младшую сестру. Отец со старшей сестрой ехал в
другой машине. Дорога, по которой двигалась наша
колонна, представляла собой расчищенную от снега
колею в две полосы. Мы ехали в одну сторону,
навстречу нам шли машины, направлявшиеся к фронту.
По обе стороны дороги возвышался снежный бруствер
высотою с метр. Наша бесконечная колонна медленно
двигалась по снежному коридору. Вдруг по колонне
пошла команда: Воздух! Воздух! Машины остановились,
люди побежали в снежное поле, подальше от дороги. На
белом снегу замелькали черные пятна бегущих от
дороги людей. Мы тоже, перебравшись через сугроб,
отбежали и я увидел самолет с черными крестами, он
медленно, на бреющем полете пролетел вдоль нашей
колонны на восток. Люди начали возвращаться к
машинам, где-то далеко на востоке прогремели взрывы.
Только мы уселись обратно в уютную, здесь было
теплее, кабину, как снова пошла команда- воздух, но
мама выходить из кабины не стала и мы остались в
машине. Она потом вспоминала этот эпизод и говорила,
что в тот момент натерпелась страху главным образом
за нас детей, но отдалась на волю- убьют так убьют,
что в машине, что в поле. Видимо тот же немецкий
самолет пролетел в обратном направлении а наша
колона автомашин медленно двинулась на восток. Вдоль
дороги валялось много разбитой военной техники. В
одном месте из снега торчала передняя часть лошади,
кто-то отпилил заднюю половину. Так мы медленно
продвигались по дороге войны, обрамленной
изуродованными предметами, сделанными и
уничтоженными руками человеческими.
В сумерках мы добрались до железнодорожной станции. Остановились у
дальней маминой родственницы в двухкомнатной
квартире. Отец ушел оформлять билеты и пропуск для
проезда в Москву, а женщины рассказывали о
пережитом. Мы сидели в маленькой комнатке, на стене
наклеены вырезанные из иллюстрированных журналов
картинки, в том числе- карикатуры. Одна карикатура
изображала Гитлера охватывающего кремль в Москве, а
два красноармейца двуручной пилой отпиливали ему
растопыренные руки. Хозяйка квартиры рассказывала
как она перепугалась, когда к ней на постой
определили двух немецких танкистов, занявших эту
комнатку. Но все обошлось неожиданным образом:
увидев эту карикатуру немцы громко смеялись и что-то
оживленно говорили между собой. Карикатура
действительно выполнена была с большим мастерством,
очень выразительно.
Уже ночью мы оказались в переполненном вагоне поезда, отходящего на
Москву. Но не успели мы отъехать, как поезд
остановился и по вагону поползли разговоры о том,
что поврежден мост. Сколько часов поезд простоял в
ожидании я не помню. Запомнилась атмосфера, царившая
в вагоне. Плацкартный вагон не освещался, в проходе
горела то ли свеча, то ли керосиновая лампа по этому
был полный мрак. Ехали в основном военные после
госпиталей. В вагоне чувствовалась напряженность,
шел разговор о возможной бомбежке поезда, поэтому
люди разговаривали не громко, как будто это могло
уберечь. В тревожном ожидании чего то плохого почти
никто не спал, рассказывали разные случаи из боевой
жизни. Вдруг по вагону полились нежные звуки гармони
или баяна, но они были настолько чарующими в той
обстановке, как будто приплыли из другого светлого
мира. А музыкант, почувствовав общее одобрительное
внимание, стал выделывать необыкновенные вещи, его
инструмент то заливался голосами, то- барабанной
дробью, от бравурного марша переходил к плавным
мелодиям популярных мотивов. Играл талантливый
музыкант-виртуоз. Вскоре, из разговора военных, я
узнал, что на баяне играет офицер, потерявший в бою
зрение и теперь после госпиталя он едет в Москву,
домой. Мое подслушивание прервал сильный толчок
вагона. Все задрожало, заскрежетало, рывками вагон
тронулся с места и мы поехали.
Москва и ее ближайший пригород Мазилово сильно изменился. На Можайском
шоссе стояли металлические ежи, сваренные из
швеллеров и балок. От железной дороги до
мазиловского пруда через все поле появился
противотанковый ров, тут и там были вырыты окопы,
оборудованы блиндажи, дзоты. Почти в каждом доме
находились военные. Они целыми днями занимались
боевой подготовкой: ходили в атаки, кололи штыками
чучела, бросали гранаты… Два-три солдата целыми
днями топили печь, что-то варили на плите в огромных
кастрюлях. Вечером, когда солдаты приходили с
занятий, содержимое кастрюль раздавалось по
солдатским котелкам. Наверное, бойцы сильно
уставали, поев, они тут же ложились спать. Мы тоже
воевали, когда солдат не было на «поле боя». Лазая
по окопам и блиндажам, мы находили боеприпасы,
которые тут же несли в костер. Не всегда такие игры
заканчивались безнаказанно. Помню Касьян, подросток
лет 14 – 15-ти, принес красивую коробочку. Как
выяснилось позже, это был запал противотанковой
мины. Было объявлено, что в полдень, за столовой,
там стоял пень для разрубки мяса, будем разряжать
эту коробочку. Собралось человек пятнадцать. Меня
спасло то, что мама наказала до обеденного перерыва
сходить в булочную и отоварить хлебную карточку.
Подмывало поприсутствовать и посмотреть как Касьян
будет разряжать эту коробочку, а за хлебом сходить
попозже. Но я знал, что такой поступок может
привести к неприятным последствиям. Дело в том, что
в хлебных карточках на каждом талоне стояла дата,
кроме того, во второй половине дня в булочной могло
не быть белого хлеба и в таком случае его заменяли
на черный. Белый хлеб выдавали на московские
карточки, на карточки, выдававшиеся в области,
отпускали только черный хлеб, чем мама пользовалась
меняя буханку белого хлеба на две буханки – черного.
И так я, получив в булочной хлеб, уже бежал
кратчайшим окольным путем домой, когда услышал звук
взрыва. Стреляли или что-нибудь взрывали в то время
на улице довольно часто, я не обратил на тот звук
особого внимания, когда, оставив хлеб дома,
прибежал на вожделенное место все уже было кончено.
Пострадали тогда четырнадцать мальчишек, четверых
спасти не удалось. Только колода для разрубки мяса
по-прежнему стояла на своем месте.
На станции Кунцево, в тупике, железнодорожники организовали место, куда
сваливали танки, самолеты, автомашины, другую
разбитую технику. Вооружившись отвертками,
плоскогубцами мы, пацаны, лазали в этом неохраняемом
складе металлолома, отворачивали интересные
предметы, разные красивые устройства. Иногда
находили здесь оружие, боеприпасы, оптические
приборы.
Как-то забравшись в подбитый немецкий танк, или танкетку, я увидел
большой кусок сала, ломти черного деревенского хлеба
рядом с кучей тряпья, под которой, как мне
показалось, - лужа запекшейся черной крови.
Через железнодорожную станцию Кунцево следовали эшелоны, направлявшиеся
на фронт. Мы часто наблюдали как в товарных вагонах
или железнодорожных платформах везли живую силу и
технику. Бывали случаи, когда с такими поездами
убегали на фронт ребята постарше. Сделать это было
совсем не трудно. От станции Фили железная дорога
шла на подъем. Паровозы, с трудом преодолевая
подъем, медленно тянули товарные вагоны. Нужно было
ухватиться за поручень площадки вагона и, ты поехал.
В обратном направлении составы везли, чаще всего, разбитую технику и
пленных немцев. Часто составы с военнопленными
останавливались на станции. Военнопленные
выглядывали через небольшие оконца под самой крышей
вагона, показывали часы, обручальные кольца,
предлагая их в обмен на еду. Охрана не обращала
внимания на это и некоторые взрослые приносили к
вагонам хлеб, картошку… Начинался торг, напоминавший
пантомиму. Немец показывал, что он хочет обменять,
наши,- что предлагается за это. Согласие или
несогласие подтверждалось определенными жестами.
Если достигалось согласие, из окошка вагона
опускалась веревочка с привязанной к ней вещью, в
обратном направлении на этой же веревочке следовал
откуп. Такие сцены я наблюдал многократно и не помню
случая, что бы они вызывали конфликты между
сторонами. Но однажды, мы как всегда лазали по
трофейной разбитой технике, в тупике железнодорожной
ветки остановился эшелон с военнопленными. Было уже
тепло, ярко светило солнце, наша кампания –человек
пять ребят, стали наблюдать происходящее. Вдоль
состава шел наш офицер с немцем-переводчиком и два
вооруженных солдата. Они подходили к вагону,
отодвигали дверь, что-то спрашивали у старшего по
вагону, после чего из вагона спрыгивало два
военнопленных и они уходили в дальний конец эшелона,
дверь вагона оставалась открытой. Напротив вагонов в
двадцати-тридцати метрах была водоразборная колонка,
которой пользовались жители близлежащих домов. К
колонке подошла женщина, повесила на горловину ведро
и стала набирать воду. И в это время от вагона к
колонке побежал военнопленный, за ним еще несколько
немцев устремились к воде. Они в какой-то миг
окружили колонку, отталкивая друг друга, тянулись к
воде, хватая ее пригоршнями, жадно проглатывали и
лезли вновь за глотком воды. Женщина с визгом
побежала от обезумевшей толпы, забыв про ведро. А к
колонке уже бежали другие военнопленные из разных
вагонов, не обращая внимания на крики своих
товарищей и охраны поезда. У колонки уже столпилось
человек десять-пятнадцать немцев, когда подоспели
несколько красноармейцев с карабинами. Они
прикладами стали отгонять пленных от колонки, те
падали, бежали к вагонам. Порядок был вскоре
восстановлен, двери вагонов закрыты. Наблюдая
происходящее, я не испытывал чувства жалости или
злобы к несчастным, но все время думал – почему им
не разрешают напиться воды, ведь ее много? Вскоре по
вагонам стали разносить пищу и воду.
Учебный год 1941-42 года пропал. Летом 1942-го мы играли, наверное в
войну, когда кто-то крикнул, что нужно идти
записываться в школу. Чумазые, босые, из одежды –
трусы и майки, мы гурьбой направились в шкалу № 5. В
двухэтажном кирпичном здании школы мы предстали
перед завучем: « фамилия, имя, где живешь, сколько
лет?» Среди нас оказались ребята, кому еще не
исполнилось семь лет, – их отсеяли, а нас
–восьмилетних, записали в 1-й «А» класс и велели
первого сентября приходить в школу.
Елизавета Васильевна, - наша первая учительница заботливая и
терпеливая, рассадила нас за парты, раздала нам
тетради: в косую линейку для чистописания, в
клеточку для арифметики. Она подходила к каждому из
нас, показывала как нужно сидеть за партой, держать
ручку. Мы обмакивали перья в непроливающиеся
чернильницы и старательно выводили буквы. На второй
перемене Елизавета Васильевна приносила на подносе
завтрак – винегрет и кусочек черного хлеба. Это был
учебный год, когда мальчики и девочки учились
вместе. Со второго класса нас разделили, мальчиков
перевели в 590-ю школу, что находилась в Филях на
улице Кастанаевская. Утром мы собирались в
определенном месте Мазилова и бойкой гурьбой шли в
школу, километра два. Приходили раньше начала
уроков, ночной сторож выдерживал нас на морозе до
образования большой толпы. Мы на него ругались,
просили впустить в теплое помещение школы, но он был
непреклонен и впускал только за несколько минут до
звонка.
Самым ярким впечатлением от начальной школы остались праздники, которые
устраивались по окончании учебной четверти во время
каникул. В это время в школе устраивались утренники,
отличникам дарились книжки, похвальные листы.
Настоящим праздником был поход в дом культуры им.
Горбунова на детские спектакли. Волшебный мир сказок
завораживал зрительный зал, детвора уходила от
военной действительности, искренно сопереживала с
происходящим на сцене.
Школьные годы, не смотря на все превратности военной действительности,
были годами становления, воспитания личности.
Конечно, мы хулиганили, устраивали мальчишеские
шалости и заговоры, но в школьной среде
воспитывались нормы хорошего поведения. Мне кажется,
в отличии от современной школы, мы, школьники, были
более правдивыми, стеснялись врать. К более
успевающим в учебе сверстникам, отличникам, не
испытывали зависти. Среди одноклассников царил дух
здорового соревнования: быстрее решить задачу,
грамотнее написать диктант и победителей никто не
считал выскочками, подлизами. В то время не было
родительских комитетов, родителей вызывали в школу в
случае крайних обстоятельств. Не было у нас
дневников, но педагоги каждому ученику выдавали
табели успеваемости с итоговыми оценками за каждую
учебную четверть, не забывая при этом поощрять
хорошо успевающих детей.
В свободное от учебы время, мы катались на лыжах, коньках. На
мазиловском пруду зимой расчищали лед под хоккейную
площадку. В прорубях пруда, специально согнутыми
крючками, мы ловили мелкую рыбешку. За час можно
было наловить с килограмм плотвичек, так мы называли
рыбок. Улов шел в пищу, но несколько рыбок у меня
дома жили в стеклянном кувшине.
Во время летних каникул я часто ходил в музеи, вход для детей был
бесплатным. На старом Арбате у меня были два любимых
кинотеатра: «Повторного фильма» и «Наука и знание».
Летом я часто посещал эти кинотеатры, там кроме
демонстрации кинофильмов устраивали интересные
выставки. Однажды мы узнали, что на площади
Революции стоит немецкий военный самолет. Небольшой
компанией поехали смотреть. Самолет стоял в торце
гостиницы «Москва». Это был двухмоторный, тупорылый,
какой-то низкий, как мне показалось, бомбардировщик,
окрашенный в зеленый с камуфляжными разводами цвет.
Говорили, что немецкие летчики сами посадили свой
самолет на наш аэродром, по другим источникам, - его
посадили наши летчики.
Лет с 10-ти мы начали подрабатывать в мазиловском колхозе, за трудодни.
В колхозе имелись лошади. Приходишь на конный двор,
он находился на месте теперешней станции метро
«Пионерская», конюх запрягает тебе в сани или телегу
лошадку и ты поехал развозить по назначению разные
грузы. Это занятие так увлекло нас мальчишек, что мы
стали отлынивать от школы. Однако, родители быстро
пресекли наши увлечения, помогать колхозу
разрешалось только в свободное от учебы время. Тем
не менее, осенью к великому изумлению родителей я
лично привез домой на колхозной лошади мешок
картошки, еще что-то, полученное на трудодни. В
колхозе был фруктово-ягодный сад. Он располагался
вдоль железной дороги. Мы частенько наведывались в
этот сад и с добычей располагались на насыпи
железной дороги, заросшей кустами акации. Однажды
нам удалось стащить из сада целую корзину спелой
вишни. Только мы расположились с добычей у железной
дороги, как от Филей показался паровоз, медленно на
подъеме тянущий состав из товарных вагонов. Двери
вагонов раздвинуты, в проемах сидят и стоят военные.
Один из них, видимо офицер, меланхолично, раз за
разом стреляет из пистолета в землю. Двое ребят
подхватили корзину с вишней, приблизились к поезду и
забросили корзину в вагон. Через секунду пустая
корзина вместе с возгласами благодарности вылетела
из вагона.
Забираться в колхозный сад было не безопасно. Иногда воришки
попадались. Тогда устраивалась показательная
экзекуция: снимались трусы и крапивой настегивалось
мягкое место. Особенно нравилось такое
воспитательное мероприятие участковому милиционеру
Беломыцеву. Он вместо крапивы использовал репейник с
острыми иглами. Мы, ребятня, боялись участкового
больше всего. Только завидев его, вечно хмельного,
мы, как мыши от кота, разбегались в разные стороны.
Обычно, когда заходят разговоры о военных годах, говорят о голоде,
других лишениях, вызванных войной. Наша семья в
первые годы войны не голодала. Мы получали
московские карточки, у мамы был папин аттестат,
дававший право на пособие, помогала школа, где отец
работал, от военкомата оказывалась помощь как
многодетной семье офицера. Мама всегда, что- то
обменивала, крутилась, как могла, но мы не голодали.
Дети военных лет быстро взрослели, помогали
родителям. В свои 8-10 лет, я получал по карточкам
продукты в разных магазинах. Помню, однажды, долго
стоял в очереди за растительным маслом, а, когда
подошла моя очередь, талончика на масло не
оказалось. К счастью все обошлось, талон я просто
обронил. Но чувство страха и отчаяния, испытанное
мной в то время, остались в памяти навсегда. На
продовольственные карточки частенько выдавали
американские консервы, яичный порошок и другие
продукты. Особенно вкусной мне казалась свиная
тушенка. Стоило в кастрюлю с картошкой положить
столовую ложку тушенки, картофельное пюре
приобретало неповторимый вкус.
За событиями на фронте я следил по сообщениям Совинформбюро. В большой
комнате, на стене висела черная тарелка
репродуктора. Радио мы не выключали, только вечером
уменьшали громкость. Радиопередачи начинались в
шесть часов утра. Начало трансляции предварялось
включением Красной площади и боем кремлевских
курантов, после чего звучал партийный гимн. Однажды
утром вместо партийного гимна прозвучал гимн
Советского Союза. В тот день учительница пения стала
опрашивать нас, просила, чтобы кто-то из нас напел
мелодию гимна, слова гимна у учительницы были, не
было нот. Несколько раз в класс заглядывала завуч,
спрашивала: ну как? Учительница разводила руками –
никак. Наверное, наши вокальные усердия не давали ей
уверенности в нашей музыкальной способности. Вскоре
ноты гимна появились в школе и мы под аккомпанемент
пианино стали дружно петь: « Союз нерушимый …»
Линия фронта отодвигалась на запад. На стене под репродуктором висела
географическая карта, по ней я следил, как далеко от
Москвы идут бои. Весной 1945-го меня волновал
вопрос, – не начнут ли наши войска отступать? Ведь
немцы тоже были под Москвой, думал я, а потом их
погнали на запад. Не случилось бы подобное с нашими
войсками, беспокоился я.
Волнения отступили, когда по радио объявили о капитуляции фашисткой
Германии. Было тихое весеннее утро. Услышав
радостную весть, мне захотелось отметить нашу победу
чем-то значительным. Я взял стеклянную банку с
рыбками, пошел к пруду, выпустил рыбок в их родной
дом. Рыбки, привыкшие к ограниченному пространству «
аквариума», какое-то время кружили у берега пруда,
затем, почувствовав свободу, исчезли в родной для
них среде.
Настроение радости побуждало к действию и я отправился в центр города.
В Замоскворечье, напротив Кремля, был в то время
сквер, где для детей устроили горки, качели,
карусели и другие малые формы. В этом сквере я долго
наблюдал, как одетые в спецовки люди прикрепляли к
тросу аэростата огромный красный флаг. Флаг ярким
полотнищем лежал вдоль центральной аллеи сквера,
как мне показалось, метров на пятьдесят. Постепенно
поднимая аэростат, люди крепили флаг к тросу.
Позже, уже в сумерках, флаг был поднят на большую
высоту и его осветили прожекторами. Мозаичная
картина этого зрелища запечатлена в куполе станции
метро Таганская.
На Охотном ряду было многолюдно, во всем чувствовалось приподнятое
настроение, все гуляющие ждали выступления Сталина,
неспешно перемещались к Красной площади. Ближе к
самой площади толпа становилась все плотнее. Дойдя
до угла Исторического музея, я повернул назад,
побоялся быть задавленным ликующей толпой…
Наказ молодым
Давно пытливые натуры
Блуждают в поисках ответа:
Что прежде: яйца или куры?
Но до сих пор ответа нету!
Еще «Давней» ведут борьбу «Системы»
«Добра и Зла» иль «Чистых и Нечистых».
Здесь, объективно, сходные проблемы,
Но и они, пока, не разрешимы.
Вот вам наказ, по сути, он таков:
Допреж, как вы возьмете «Серп» иль «Молот»,
Разумно объяснить, но чтоб без дураков,
Что объясняли мы вам бестолково.
Коль появился ты на свет,
То никуда уже не деться:
Немного зим, немного лет,
И ты - жених или невеста.
И не успеешь оглянуться,
Как гости дружною толпой,
Радикулиты иль похуже,
Тебя готовят на покой.
Так было, есть и будет так,
Пока вращается Планета.
Любови и счастья в жизни вам!
Я предлагаю тост за Это!
Сон в «Прощеный день»
В семье родных есть день особый,
День памяти – прощеный день.
Он собирает нас под кровом,
Где наших предков бродит тень.
Не часто, как-то так бывает,
Встречаем мы своих родных:
Заботы, дрязги отвлекают,
Скудеет наш семейный стих.
В канун такого дня, однажды,
Мне сон приснился зримый, ясный,
Как будто, за одним столом
Мы спорили о чем-то важном:
О том, о сем и ни о чем.
Мы ели, пили, пели песни,
Людей единокровных круг,
Без зависти, вражды и лести,
Но что-то изменилось вдруг:
Хор голосов распался напрочь,
Кричать стал каждый по себе.
Откинулся я в кресле навзничь
И вновь уснул, уже во сне,
И вижу: вроде бы в избе
Уже сижу… горит лампада,
Не люди, тени бродят рядом.
Беззвучны, медленны движения,
А из подлобий – алчный взгляд
Обшаривает все подряд.
Душе тоскливо, неуютно:
Зачем я здесь? Куда попал?
Здесь, вместо отчего приюта
Чужой зашарпанный вокзал,
Собравший едущих куда-то,
Здесь каждый едет сам собой
В свою нору и свой постой,
Стараюсь встать, идти, ползти,
Сопротивляться сил не стало…
Я оглянулся чуть назад
И встретил материнский взгляд…
Он с чуть лукавой укоризной
Смотрел на нас, смотрел на тризну,
И взгляд ее был тих и мягок,
Тоска ушла, пришел порядок:
И вновь вокруг – любовь и лад,
Как в детстве - много лет назад.
И снова мать явилась мне
И голосом, он был далек,
Сказала тихо: ты сынок,
Не обижай сестер и брата,
В одной утробе вы зачаты.
Моя в вас кровь, мои страданья.
Мое запомни назиданье:
Живите дружно, неразлучно,
И пусть бывает кто-то скучным,
Назойливым иль возбужденным
Несите крест свой непреклонно
К любви, согласию и в том,
Вам будет не вокзал, а – дом.
Очнулся я, и сон пропал,
Не помню – сколько я проспал?
Наверно, много лет … Устал.
ВАСИЛЬЕВ (рассказ)
На площади стоял красивый светло-голубой автобус с
большими окнами. Он выглядел одиноко и величественно
на фоне множества легковых автомобилей, заполнивших
площадь перед зданием префектуры.
Само здание показалось Васильеву давно знакомым и
каким-то другим. Раньше здесь размещались райком
партии, Исполком райсовета, другие советские
организации. Васильев не часто, но много раз бывал
здесь на различных совещаниях
«Партийно-хозяйственного» актива, пленумах как
приглашенный и поэтому никогда не обращал особого
внимания на само здание, прилегающую территории и
только теперь был поражен фундаментальностью
комплекса и добротностью обустройства. Если раньше
центр районного руководства воспринимался им как
само собою должное быть, то теперь возникло ощущение
нового порядка вещей: обустроенная парковка
автомашин, выложенные плиткой тротуары, ухоженные
газоны и другие, не слишком бросающиеся на первый
взгляд изменения, создавали впечатление комфорта,
чистоты, достаточности.
У автобуса собирались группки людей представляющих,
как понял Васильев, ветеранские организации. Бойкая,
не молодая женщина обходила приглашенных, делала
пометки в списке и приглашала занять места в
автобусе громко повторяя: «Товарищи, отправление в
четырнадцать часов»,
Васильев стал оглядывать группки людей, ища
кого-нибудь знакомых. Он поймал себя на мысли, что
некоторые лица напоминали ему знакомых по прежним
временам. Это были известные в свое время люди,
часто выступавшие с трибун разных собраний, с
которыми он, однако, лично знаком не был, не помнил
их имен и фамилий и поэтому счел неудобным подойти и
заговорить с кем-то из них. Наконец, несколько в
стоне, он увидел стоявших плотной стайкой и
оживленно разговаривающих между собой женщин. Это
были работницы завода, где он когда-то работал.
- «Васильев, а мы подумали, что ты уже не придешь, -
от группы отделилась Мария Ивановна, ранее
работавшая на том заводе, а теперь ведавшая в
префектуре ветеранами и пригласившая Васильева на
это мероприятие, - вот и славненько, что ты пришел,
узнаешь бывших сотрудников?»
Прошло много лет, не лет, а десятилетие, но
Васильев, к собственному удивлению, сразу всех узнал
и даже вспомнил кого по фамилии, кого по имени и это
сразу сняло неловкость встречи. Поздоровались, с
любопытством осматривая друг друга. Время сделало
свое дело, все внешне заметно изменились, но
измененные внешности закрыли воспоминание далекой
деловой атмосферы. Как будто и не было этих
десятилетий оторванности, сознание являло приятные и
не очень когда то приятные воспоминания, а теперь
кажущиеся такими прекрасными эпизодами совместного
труда, отдыха, споров, а порою и конфликтов.
- «А помнишь, Васильев, как ты меня назвал
обезьяной? - лукаво улыбаясь, прошипела Тамара, - я
тебе этого никогда не забуду ...»
Васильев тут же вспомнил, как эта, тогда совсем еще
юная техник- конструктор решила с ним пококетничать,
задав ему вопрос на тривиальную тему, а на ответ,
что здесь нужно немного подумать ответила: «а я не
хочу думать», на что Васильев назидательно произнес:
«Когда человек перестает думать, он превращается в
обезьяну ...»
Оживленный разговор прервал призыв ответственной за
мероприятие: «Товарищи, отъезжаем!»
_________«»_________
У входа в зал ресторана гостей приветствовала
хозяйка званого обеда. Здесь же распорядитель
указывала на номера столов, отведенных делегациям,
звучала легкая, ненавязчивая музыка.
Мария Ивановна уверенно провела свою группу к
отведенному столу и предложила усаживаться.
Чувствовалось, что она здесь не впервые и на правах
хозяйки стола старалась сгладить некоторую
неуверенность и стеснительность приглашенных:
«Кавалеры ухаживают за дамами», - деловито в
полголоса произнесла она, и заметив, что за столом в
качестве кавалеров присутствует один Васильев
добавила шутливо - правда у нас за столом пока один
кавалер, но зато какой?! Должен подойти еще один, он
вечно опаздывает, такой деловой стал. Да вы его
знаете, - это Роман».
Заметив вопросительный взгляд Васильева, продолжала:
«Ну помнишь наш вечный зам секретаря комитета
комсомола Ромка, ты еще его называл - «Рома - что
прикажите?»
Васильев тут же вспомнил подвижного, несколько
вертлявого рыжеватого электрика, который всегда во
всем и со всеми соглашался.
- А вот и он, воскликнула Мария Ивановна, поднимаясь
навстречу коренастому мужчине, уверенной походкой
подходившего к столу.
Роман кивком головы поздоровался с сидящими за
столом, отодвинул предложенный Марией Ивановной
стул, обходя стол, подошел к Васильеву: «Рад тебя
видеть, рак отшельник. Заматерел, заматерел. - Роман
в обе руки приобнял Васильева за плечи, - слышал о
тебе, а тут недавно прочитал в интернете твою, - он
замялся, не зная как назвать небольшую заметку о
заводе, написанную Васильевым по просьбе библиотеки,
в которой он постоянно брал литературу, - у тебя что
— свой блог?»
- Да нет, просто друзья попросили, да ерунда все
это, - Васильев смотрел на Романа и ловил себя на
мысли, что узнает и не узнает в этом респектабельном
мужчине того Романа из далекого прошлого, что
напоминало лихие юные годы, а теперь как-то
почувствовалось различие в их социальном положении
и, не находя нужного продолжения разговора, добавил,
- а я, как видишь пришел без галстука, просто не
знал толком, куда меня пригласила Мария ...
- Да брось, ты, пустое. Сейчас выпьем, закусим,
поговорим. Это - уже, как бы, традиционная встреча
уважаемых людей в канун майских и ноябрьских
праздников, как в старые времена, помнишь?
Васильев помнил. Он помнил, как накануне советских
праздников Роман предлагал активным комсомольцам
написать заявление на материальную помощь. Из
директорского фонда эта «помощь» получалась - в
кассе завода и на полученные деньги Роман
организовывал застолье в каком-нибудь заведении.
Гуляли весело.
У таких мероприятий было свое кодовое название -
«заняться ОФП», что означало не общеизвестное
«общефизическая подготовка», а «общественные фонды
потребления».
Воспоминания Васильева прервало некое изменение в
атмосфере большого зала: заметно стихло оживление,
Роман поспешно занял свое место за столом, сидящие
рядом с Васильевым женщины, только что
обменивавшиеся восторженными замечаниями
относительно убранства и содержания накрытого стола
смолкли и повернули головы в сторону небольшой
эстрады, откуда слышалось постукивание в микрофон.
Васильев посмотрел вполоборота в сторону общего
внимания. На небольшом возвышении эстрады с
микрофоном в руках стояла женщина в розовом платье,
легко облегающем ее стройную фигуру. Васильев сразу
узнал, - она встречала гостей у входа в зал
ресторана. Тогда он только мельком видел ее,
вручающей вместе с другими девушками, входящим
гостям красные гвоздики. Сейчас он мог
повнимательнее разглядеть даму среднего, не
поддающегося определению возраста, с тщательно
уложенной прической и доброжелательной улыбкой. На
ее лице было заметно выражение доброй грустинки и
тихой радости немного утомленной женщины. Она начала
говорить, что рада приветствовать в этом зале
ветеранов, чьим трудом и служением Родине были
обеспечены ее могущество и процветание. Васильев не
слишком вникал в содержание произносимых ею слов, он
вслушивался в интонации, с какими произносились эти
слова и в его воображении возникал некий образ: то
вырисовывавшийся в реальность, то растворявшийся в
размытость, но вместе с тем увлекавший простотой
очарования. Закончив выступление, она предложила
наполнить бокалы и выпить за здоровье гостей. Ей тут
же подали бокал, наполнили его шампанским, и она
стала обходить столы, чокаясь с, видимо, уже
знакомыми ей людьми, под дружные хлопки открываемых
бутылок. Зал ожил.
Васильев на какое-то мгновение подумал: ну вот и я
удостоился благотворительным обедом, какие сейчас
устраивают для обездоленных стариков. Но эта мысль
сразу же отпала при взгляде на богато сервированный
стол. На столе было выложено разнообразие закусок:
рыбные блюда, мясные, несколько видов салатов,
фрукты, «царская водка», вина, шампанское, выпечка,
в вазах - хорошие конфеты ... Большой круглый стол
едва вмещал все это изобилие.
Васильев, чокаясь рюмкой с Романом, подмигнул ему:
«Твои застолья были, мне кажется, гораздо скромнее,
а?»
Роман, взяв свой стул, тарелку с закуской перешел к
Васильеву: «Масштаб тогда был другой. Ты знаешь кто
эта мадам? Не знаешь. То-то. И не надо тебе этого
знать». Роман казался несколько пьяным, но смотрел
совершенно трезвыми глазами: «Это все огромное
здание с рестораном, концертным залом, игровыми
помещениями принадлежит ей, в добавок с банком, она
- банкирша ... и все это ей подарил, знаешь кто?
Он не успел закончить осведомленность, к их столу
подошла хозяйка: - «Ромочка, как я рада тебя видеть,
ты куда-то совсем пропал? Не хорошо забывать
друзей».
- Помилуй, я только сегодня прилетел в Москву ... И
вот сразу здесь. Кстати, неожиданно встретил моего
давнего друга, позволь представить - Васильев.
Большая голова скажу, он у нас был главным
конструктором, потом его забрали от нас туда, -
Роман, показал пальцем на верх, - а чем он теперь
занят я, право, еще не успел спросить».
Васильев встал, взял протянутую ему руку хозяйки и
немного растерялся, не зная, что нужно делать с этой
теплой и, как ему показалось, трепетной рукой, но
рука была протянута явно для поцелуя и он,
наклонившись, поцеловал ее:
- Васильев, представился он.
Женщина внимательно, изучающее посмотрела на
Васильева, ее серо-зеленые глаза смотрели так, как
может смотреть женщина на предмет, привлекший ее
внимание, но еще не определившая нравится ей предмет
или нет.
- В настоящее время, - пенсионер, тихо коротающий
будни постперестройки с котом Васькой, - улыбнулся
Васильев, не отводя взгляда от серо-зеленых глаз, -
как говорится, на заслуженном безделье».
В это время с эстрады раздался хорошо поставленный
голос:
«Объявляется дамский танец, дамы приглашают
кавалеров!»
- Вы танцуете? - спросила хозяйка.
- Не уверен, - ответил Васильев.
- Тогда пойдемте проверить вашу неуверенность.
В зале заиграла музыка медленного танца. Они вышли к
танцующим.
- Вы, Васильев, не похожи на заслуженного
бездельника, - проговорила партнерша Васильева, - и
танцуете вы отменно. Мне кажется, в танце
открывается душа человека, в танце человек как-то
ярко проявляется и становится видна его сущность,
скрываемая за скорлупой придуманных норм поведения,
вам так не кажется?»
- Не уверен, - ответил Васильев, слегка ослабив руку
охватывающую талию партнерши, - впрочем, женщине
виднее, у нее более проницательный ум в таких
делах».
Они продолжали танцевать, ощущая, что это доставляет
им взаимное удовольствие. Вслед за медленным танцем
последовал вальс, потом быстрый танец. На них стали
обращать внимание и хозяйства сказала:
- Мы с вами так и не познакомились, впрочем, - это
даже хорошо, остается некая недосказанность, однако,
мне пора покинуть вас и заняться своими
обязанностями, - они подошли к столу, откуда ушли
танцевать, - вот, милые дамы, возвращаю вам вашего
кавалера, - и обращаясь к Роману игриво сказала, - а
ты, Рома, нехороший человек, скрывал своего друга -
она сделала приветный жжет кистью руки, - я не
прощаюсь».
Роман встретил Васильева лукавой улыбкой, он был в
заметном подпитии.
Не трезво покачиваясь, он поднялся со стула с
наполненной водкой рюмкой и потянулся к Васильеву:
- «Я хочу предложить тост за ...».
Его перебила Мария Ивановна:
- «Рома, тебе, по-моему, уже хватит. Девочки,
пойдемте танцевать, - подойдя к Васильеву, взяла его
за руку и решительно повела в круг танцующих, -
кажется, Роман перебрал. Сейчас начнет произносить
длинные тосты и приставать к женщинам. Некрасиво. Ты
знаешь, он за последние годы сильно изменился.
Раньше был такой скромный, услужливый, а теперь
какой-то все дозволяющий, я бы сказала -
беспардонный ...»
- Ты часто его видишь, наверное? - поинтересовался
Васильев.
- Да нет, не то, чтобы вижу. Он постоянно бывает у
нас в префектуре, бегает по кабинетам, некоторые
двери «открывает ногой», как говорится, неприятный
стал тип, он, мне кажется, один из тех о ком
говорят: деньги портят человека ...»
- «Маш, да откуда у него деньги? Он же у нас
считался вечным студентом, всегда на всем экономил,
в столовой брал только комплексные обеды за
пятьдесят копеек ...»
Мария Ивановна посмотрела на Васильева широко
раскрытыми глазами - в них можно было увидеть
недоверие. Она немного отстранилась от партнера и
изучающе вопросительно смотрела в глаза Васильеву
долгим взглядом:
- Ты, что действительно ничего не знаешь? Или
разыгрываешь меня?
- И действительно. И не разыгрываю. И ничего не знаю
- Васильев придал своему голосу
шутливо-чистосердечную интонацию и привлек к себе
Марию Ивановну, приглашая к доверительному
разговору.
- Тогда выйдем на балкон, покурим.
Они вышли из зала на широкую галерею, тянущуюся
вдоль окон ресторана, за которыми играла музыка, и
слышался гул голосов. Было прохладно, сыровато,
ощущался слабый ветерок. На всем пространстве было
пусто и только в дальнем конце балкона молодые
официанты молча курили, но увидев вышедших гостей,
быстро затушили свои сигареты и скрылись в
помещение.
Мария Ивановна достала из ридикюля пачку
«Союз-Аполлон», зажигалку:
- А ты не куришь?
- Знаешь, бросил три года, три месяца и десять дней
тому назад, но с удовольствием выкуриваю одну-две
сигареты, когда выпью. Если угостишь, составлю
компанию.
Закурили.
- А я, вот, все никак не отвыкну от этой гадости,
пыталась много раз, но не получается. Кляну тот
день, когда взяла первую сигарету. У нас тогда в
райкоме все девчата курили, не хотелось выглядеть
белой вороной. - Она немного подумала, лицо ее стало
серьезным и постаревшим.
- Так вот, о Роме и его деньгах. Когда началась
«перестройка» Рома был назначен начальником
заготовительного участка. Я тогда еще удивилась:
чего это его понесло на такую работу? Потом его
участок объединили с кузнечно-прессовым, стал он
начальником цеха. В это время уже началась
приватизация, задержка с зарплатой, массовый отток
рабочих, сокращения рабочих мест. К Роминому цеху
еще что-то присоединили, и он уже стал начальником
производства. Кто и как создавал эти структуры под
Романа я не знаю, наш завод не входил в мое
кураторство, но я удивлялась и где-то радовалась за
него: за пару-тройку лет из никого стал
руководителем среднего звена, хозяйственником и
только потом, после путча, когда Ельцин разогнал
райкомы мне рассказали, что происходило на нашем
заводе: его распродавали. Сначала под видом
вторсырья вывозились легированные стали, потом дошло
дело и до самих лигатур. Болванки, содержащие цинк,
никель, хром, титан превращались в стружку, литники
вывозились и продавались как чермет. Ты же знаешь,
сколько всякого добра валялось на дворовой
территории, в том числе и цветного металла, все это
вагонами пошло за рубеж.
- «Ну, да - вторчермет тогда накрылся медным тазом,
- Васильев притушил недокуренную сигарету, - раньше
спускался план по сдаче металлолома и за этим строго
следили, была отчетность ...»
- Подожди, - остановила его Мария Ивановна, - дело
дошло до прямой уголовщины даже по тому беззаконию.
Ты, наверное, слышал - об этом в какой-то газете
промелькнула тогда статья?
- Нет, не припомню. А, что произошло?
- Пытались вывезти несколько тонн чистых
драгметаллов. Но произошел какой-то сбой, на посту
оказался не тот охранник, он и поднял шум: под видом
отходов вывозят чистый никель и титан. Была
назначена проверка, в ходе которой выяснилось, что
эти ценности на сотни тысяч долларов по бухгалтерии
не числятся, металлы были выписаны, получены и,
якобы, пошли давно в плавку. Рому тогда поприжали,
как он выкрутился, не знаю, но в скором времени он
стал руководителем фирмы, ранее оформленной на его
жену.
- А что стало с тем охранником?
- Говорили, что он уволился.
Они вернулись в зал к своему столу. Женщины делили
между собой конфеты из большого хрустального блюда.
Увидев подходивших к столу, засмущались, но Мария
Ивановна подбодрила их: «Не стесняйтесь, девочки,
это все наше, не пропадать же добру».
Заметно захмелевшая Тамара, открывая свою сумочку,
спросила: «Маш, а можно я внуку возьму парочку
мандаринчиков?»
- Да чего ты спрашиваешь? Видишь, девочки разносят
конверты? Значит бал заканчивается, допивайте,
доедайте и пойдем в свой автобус.
Миловидная официантка, обходя стол, положила перед
каждым прибором почтовый конверт, мило улыбаясь,
говорила: «Это вам скромное поздравление с
праздником ...»
К столу подошел Роман. Нетрезво покачиваясь, он
осмотрел притихшее застолье, взял лежащий конверт,
заглянул в него, там лежала тысячерублевая купюра:
- «Да не оскудеет рука дающего», - с улыбкой
произнес он, отправляя конверт в карман пиджака.
Гости медленными струйками потянулись на выход.
- Роман подошел Васильеву: «Давай на посошок, а,
Васильев?
- Может хватит, Роман, - Васильев назвал его
подчеркнуто полным именем, давая понять, что не
расположен к пьяной фамильярности.
- Да ты что, старик? Обиделся? За что? А хочешь, я
сейчас весь этот стол переверну? - он ухватился за
край стола готовый выполнить свое намерение.
- Васильев крепко сжал руку Романа в запястье и
усадил его на стул: «Не надо, Рома, устраивать здесь
перевороты, пойдем ка лучше к автобусу, а то не
удобно, - люди ждать будут.
- «Нет, нет. Я уже Машке сказал, что мы поедем на
моей машине, водитель ждет нас», - увидев, что
конверт для Васильева лежит на столе не тронутым,
засмеялся: Ты чего деньги не берешь? Брезгуешь?
Возьми, - это не милостыня, не щедрота, а знак
признательности старикам. Нет, я, кажется, что-то не
то говорю, я не понимаю, не могу понять ее - эту
банкиршу. На кой хрен ей нужно все это? Прикинь,
такое застолье с подарками потянет на хороший
«Мерседес»! А она проводит такие мероприятия два
раза в год. Я как-то заговорил с ней об этом. И
знаешь, что она мне ответила? Она сказала: «Ты,
Рома, этого никогда не поймешь! Никогда», - а у
самой на глазах слезы. Мистика какая-то. Я баб в
принципе люблю, но что у них бывает на уме, не могу
понять. Не познанный объект субъекта».
Зал уже почти опустел, только за отдельными столами
небольшие группки гостей по два-три человека
продолжали оживленно обмениваться тостами.
Роман, держа в полусогнутой руке фужер, наполовину
наполненный шампанским, пристально разглядывал на
свет игру пузырьков, явно собираясь произнести
очередной философский опус.
Васильев смотрел на Романа и пытался для себя
уяснить: насколько Роман пьян? Или он придуривается?
Пытается показаться пьянее чем был на самом деле?
К их столу подошла хозяйка. Она уже была в другом
платье, более строгом, но все также подчеркивающем
ее выразительно стройную фигуру.
- Добрый вечер, господа. Хорошо, что вы задержались.
Я освободилась от своих служебных обязанностей, мы
можем пообщаться в непринужденной обстановке, -
заговорила она как о уже решенном деле голосом
уверенного человека, не принимающем каких-либо
возражений. Повернувшись к появившейся рядом
молоденькой официантки, буднично-строго произнесла:
«Наденька, освежи, пожалуйста, это», - движением
руки обводя пространство стола.
Мгновенно, как будто только этого указания и ждали,
появились еще две девушки с тележкой, они быстро
убрали использованную посуду, остатки закусок; две
другие уже везли тележки с чистыми приборами, едой,
напитками. Главная из них, Надя, взяла, так и не
тронутый конверт Васильева, вопросительно посмотрела
на хозяйку.
- Ромочка, а чей это конверт оставлен? Роман кивнул
в сторону Васильева, он выглядел совершенно трезвым.
Васильев, увидев такую перемену в Романе, для себя
отметил: - Придуривался, и, встретив взгляд хозяйки,
в котором выражался недоуменный вопрос, сказал: «Я
не знаю, как я должен поступить, - принять деньги?
Но я ничего не сделал, чтобы их заработать; взять
просто так? - не знаю насколько это удобно, что то
меня смущает».
- А, вы заслуженный бездельник, - в глазах хозяйки
сверкнули искорки недоуменного сожаления, - видимо,
придаете не нужное значение вещам второстепенным.
Если хотите, - это наша традиция: дарить гостям
небольшие деньги. Дело ваше отказаться, теперь на ее
лице виделась легкая обида уставшего человека, - вы
наверное обратили внимание, - кто были наши гости? -
Это, в недавнем прошлом, знатные люди, в основном
уже старики, в силу разных причин, предоставленные
самим себе. Что плохого в том, что я устраиваю им
небольшие праздники, что бы они пообщались друг с
другом и, хотя бы на время оставили нудные бытовые
раздумья? А они думают, я в этом уверена, думают о
разном, чаще о старчески грустном.
Васильев, ощущая неловкость своего поведения,
растерянно смотрел на Надю, все также державшей
конверт не зная, что с ним делать. Ему стало не по
себе уже не только за свое поведение, но более за
то, что он поставил в неловкое положение эту юную
симпатичную девочку.
Ситуацию попытался разрядить Роман, он подошел к
Наде: - «Наденька, возьмите этот конверт себе, как
чаевые. Умеем мы из пустяков создавать проблемы.
Берите, берите - это ваше, за ваш труд, за ваше
обаяние. У него, - он кивнул в сторону Васильева, -
денег куры не клюют, как у олигарха. Васильев, ты -
олигарх?»
Васильев, видя, что разговор приобретает скандальный
характер, решил отшутиться: - Надя, я действительно
хотел отдать этот конверт вам, но не знал, как это
сделать, постеснялся, что вы поймете это как то ни
так: вот, мол, старый дед решил заигрывать с
молоденькой девочкой. А вот мой приятель Рома, все
очень чудесно устроил, Так что, я вроде и не
виноват.
Он улыбнулся, и всем стало как то легко от его
откровенной улыбки.
В зале ресторана между тем шла работа: официантки
тихо и деловито собирали в тележки посуду, остатки
закусок, меняли скатерти, делая вид, что их
совершенно не интересует, о чем говорит хозяйка и ее
гости. Надя, она являлась старшей официанткой,
внешне спокойно воспринимала полупьяный разговор и,
с едва заметной улыбкой смотрела на хозяйку:
- «Татьяна Николаевна, можно я пойду, помогу
девочкам?»
Хозяйка кивнула головой. - «Иди, Надежда, иди», -
обращаясь к Васильеву будничным голосом продолжила,
- вот мы и познакомились, - протянула руку
Васильеву, - Татьяна».
Васильев, не мешкая взял протянутую ему руку и тоном
хозяйки ответил, - «Вадим».
Они оба улыбались, глаза их смеялись, отгоняя
шутливую фривольность и внося легкость общения
знакомых и приятных друг другу людей.
Роман быстро уловил ситуацию момента. Он заметил,
что Татьяна - хозяйка всего этого богатого
достояния, явно симпатизирует Васильеву, и что сам
Васильев обретает все больший авторитет и внимание.
Гаденькое чувство, похожее на ревность, где то
колыхнулось в нем. Он с неприязнью смотрел на их
затянувшееся рукопожатие.
Васильев высокий и стройный с заметной проседью
темных густых волос на аккуратно постриженной голове
излучал доброжелательность. Татьяна была на голову
ниже Васильева. Не отнимая свою руку она немного
запрокинув голову молча смотрела на Васильева с
прищуром глаз, в которых можно было прочесть
любопытство и заинтересованность.
Роман открыл бутылку с шампанским, стал разливать
вино в фужеры.
- Ну, вот и славненько, гора пришла к Магомеду,
Магомед пришел в горе, - не довольный сказанным
каламбуром он подошел к ним с наполненными
фужерами:- давайте закрепим историческое событие
лучезарным напитком богов - нектаром.
Зал был полуосвещен, только над их столом горело
несколько светильников, встроенных в потолке. Они не
заметили, как к ним подошел человек, одетый в хорошо
облегающий крепкое туловище серый костюм.
- «Эдичка, - первая обратила внимание на подошедшего
мужчину хозяйка, - ты, как всегда - инкогнито,
почему не позвонил? Есть что-нибудь будешь?»
Они обнялись в приветствии.
- «Спасибо, Танечка, я сыт, если что чашечку твоего
замечательного чая?»
Хозяйка сделала жест оказавшейся рядом официантке:
- Надя, чай, как обычно, Эдуарду Михайловичу».
- «Ты я вижу, уже проводила свою паству? Жалко, не
успел. Хотелось кое с кем пообщаться».
- «Да, народ совсем недавно разошелся. Все, кажется,
остались довольны. Тебе просил передать привет твой
давний Петрович. Он, кстати, высказал интересное
наблюдение. Но об этом потом. А сейчас познакомься.
Это Васильев Вадим, - хозяйка сделала выжидательную
паузу».
- «Вадим Петрович», - добавил Васильев.
Роман с появлением Эдуарда Михайловича стал каким-то
незаметным. Он пытался что-то сказать, но у него
ничего не получалось, а видны были какие то
неопределенные жесты, на которые, впрочем, никто не
обращал внимания. Он успел шепнуть Васильеву: - «Это
он».
Надя принесла чай.
- «Так что там Петрович?» - Спросил Эдуард
Михайлович, принимая из рук Татьяны чашку с чаем.
- «Петрович опять ругал законодателей. На этот раз
порядки установленные для стоматологических клиник.
Он несколько месяцев ждал своей очереди на
протезирование, а когда, наконец, ему пришла
открытка с приглашением посетить это малоприятное
заведение, тут и начались неприятности и неудобства.
Клиника, по его словам, оборудована прекрасно, -
новейшее оборудование, множество кабинетов, персонал
одет, всюду чистота, порядок и, - очереди! И в то же
время, частные клиники, по его наблюдению опять же,
полупустуют. Качество обслуживания у частников
лучше, - там конкуренция, борьба за клиента. Короче
говоря, Петрович ругал законодателей за отсутствие
гибкости в медицинской политике. Он считает, что
нужно дать право тем, кому положено бесплатное
протезирование, обращаться в любую клинику по его
усмотрению, независимо от того частная или
государственная, тогда и очередей станет меньше, и
обслуживание лучше».
- «А сама-то ты, что думаешь по этому поводу?»
- «Я, Эдуард, ничего определенного о действующей
системе здравоохранения сказать не могу, но мне до
боли в сердце жалко стариков- ветеранов, вынужденных
толкаться в очередях разных кабинетов».
- «Роман, а как ты ...?»
Роман, слушавший диалог с отсутствовавшим выражением
лица, встрепенулся, показывая, что он, - весь
внимание, хотя по всему было видно, что для него все
эти разговоры совершенно не интересны, изобразил
слащавую улыбку.
- «Я думаю, Эдуард Михайлович, что старость, - это
данность, данная нам от природы и от этого никуда не
деться».
Васильев с интересом наблюдал развернувшуюся
дискуссию. Внимание, обращенное к затронутой теме,
мешало ему вспомнить, где он видел лицо Эдуарда
Михайловича? Оно все отчетливее проявлялось, как
проявляемая фотография, и теперь уже казалось
совершенно знакомым. Но где? При каких
обстоятельствах ему знакомо это лицо?
Эдуард Михайлович, придерживая правой рукой чашку с
чаем, смотрел в середину стола, на лице его трудно
было уловить движение мысли. Он медленно перевел
задумчивый взгляд на Васильева, как бы приглашая его
к диалогу. Васильев спокойно встретил его глаза и
тут же вспомнил, где он видел это лицо.
Васильев любил смотреть телепередачу, которую вел
Листьев. Именно в той программе он и обратил
внимание на молодого энергичного, немного
косноязычного бизнесмена спокойно рассказывавшего,
как он заработал свой первый миллион. Васильев
облегченно воспринял прояснение обстоятельств, при
которых заочно познакомился с Эдуардом Михайловичем.
- «Значит с головой, пока, все в порядке», - подумал
он и снова встретился с доброжелательно изучающим
взглядом Эдуарда Михайловича.
- А вы, Вадим Петрович, что скажете по этому поводу?
- Я, как теперь говорят, не совсем вошел в тему, но
мне кажется, разговор идет вокруг «счастливой
старости». Может ли старость быть счастливой? Мне
кажется, - может, не смотря на разные старческие
болячки. В этом возрасте главное, - душевное
здоровье, а оно создается в семье: здоровой,
дружной, любящей семье.
- И богатой, - перебил Васильева Роман.
- Да, богатой моральными принципами, Рома, духовной
близостью. Кто-то из великих сказал: «Страшна не
сама смерть, а ее ожидание». Мне кажется, что
человек, окруженный заботой и любовью близких, легко
проходит путь к неизбежному и спокойно отходит в мир
иной. А материальное богатство, - это мебель.
- А как же с «Бытие определяет сознание»? - подал
голос Роман.
Наступила пауза. Все молча думали, за столом
установилась вязкая тишина. Первым нарушил молчание
Эдуард Михайлович:
- Насколько я помню, Рома, Энгельс под «Бытием»
подразумевал несколько иное понятие, чем то, о чем
говорит Вадим Петрович?
- Я говорю о семье, как молекуле общества, которое
состоит из таких молекул. Ведь вы не будете
отрицать, что каждая семья живет по своим
нравственным принципам»? Не зря же есть поговорки:
«Мой дом - моя крепость» и «каков поп - таков и
приход»? В первом случае - это о семье, во втором -
о коллективе людей. В первом случае, - каждая семья
живет по своим морально-этическим нормам; во втором,
- коллектив живет и строит взаимоотношение между
членами общества на основании общепринятых норм или
законов. Кстати, Маркс и Энгельс в своей работе,
кажется, она известна под названием «Немецкой
идеологии», осторожно, дословно написали: «Не
сознание определяет жизнь, а жизнь определяет
сознание»», имея в виду, что в процессе
производства, люди развивающие свое материальное
производство, изменяют свое мышление. Все эти
рассуждения касаются коллективного сознания.
Семейные отношения между людьми, наверное, имеют
свою особенность и строятся на личных качествах
членов семьи, прежде всего - родителей. Есть между
родителями любовь и согласие, уважительное отношение
между мужем и женой тогда и дети впитывают
благодатную атмосферу семьи. Нет, - дети впитывают
раздрай, раздражительность. Причиной и следствием в
семейных отношениях выступает психологический фактор
человека, тогда как, по утверждению названных
классиков, коллективное сознание определяется
трудовой деятельностью людей».
Васильев обратил внимание на то, что его слушают, не
смотря на затянутый диалог, слушают внимательно. Он
заметил, как порозовело лицо Татьяны; Надя,
убиравшая соседний стол, делала вид, что занимается
только своим делом, но у нее это плохо получалось:
уборка уже давно закончена и она лишь повторяла
ненужные движения, стараясь не создавать шума, что
бы лучше слышать Васильева.
Эдуард Михайлович упорно смотрел в стоящую перед ним
чашку с чаем, но всем своим видом, как бы, поощрял
Васильева, давая понять, что ему интересен
завязавшийся разговор.
- Вадим Петрович, а как вы воспринимаете настоящую,
я имею ввиду современную действительность? - Эдуард
Михайлович оторвал взгляд от чашки с чаем и
пристально посмотрел Васильеву в глаза.
- Спокойно, Эдуард Михайлович, - ничуть не смущаясь
пронзительного взгляда и с какой-то ироничной
легкостью, ответил Васильев.
- Любопытно. Может, объясните?
- Объяснить, почему спокойно...? Извольте ... Я
далек от политики. Более того, скажу, всегда
относился к политикам настороженно, а если точнее, -
неприязненно. И вот, когда на экране телевизора
появился ГКЧП, меня охватила тягостная грусть,
подумалось: неужели опять возврат к старому, неужели
опять смута? Но потом я не понял, а почувствовал -
1917 года не будет, народ усвоил урок и на улицу не
выйдет. Это не значит, что я тогда целиком понимал
новые веяния, точнее, кремлевскую и около
кремлевскую борьбу за власть. Мои размышления и
настроение людей скорее имели состояние
неопределенности. Я не допускал краха КПСС и, тем
более, развала СССР, внутренне ощущал не
естественность союза «братских» социалистических
республик. Какое братство между соседями, говорящими
на разных языках, воспитанными на вековых традициях
национальных культур и религий? Такое «братство»
могло держаться только на страхе перед «старшим
братом», а страх плохой союзник в деле сплачивания.
Страх легко переходит в ненависть.
Был ли я противником советской власти? Скорее нет.
Но меня возмущали отдельные вопросы. Например,
такие: почему директор завода не имеет права
распоряжаться сверхплановой прибылью своего
предприятия, заработанной за счет улучшения
организации труда на своем предприятии? Почему
председатель колхоза должен выполнять указание
райкома на то что и когда ему сажать и сеять? Почему
отдельные НИИ и КБ получают неограниченное
финансирование, тогда как другие едва сводят концы с
концами? И много еще - почему? Почему? Мне было
стыдно, когда я выходил из подвала прикрепленного
магазина, получив по талону продуктовый набор, и
видел унылую очередь за банкой кофе или батоном
колбасы. Почему, задавал я себе вопрос, государство,
объявляющее себя народным и сосредоточившее в своих
руках все ресурсы народного хозяйства, допускает
неравномерное распределение плодов общенародного
труда между отраслями народного хозяйства, краями? Я
понимаю, что в истории государства бывают
чрезвычайные периоды: война, восстановление
разрушенного войной хозяйства, когда нужно
сосредоточить все усилия народа на решение основной
государственной проблемы. И народ понимал и терпел
трудности чрезвычайно периода. Но прошло сорок лет
после победы, тридцать лет, как мы залатали военную
разруху. Дайте народу вздохнуть. Нет. Не дают, а
если дают то мизерными глотками, да и то не всем, а
выборочно. Я имел возможность видеть разницу в
распределении финансирования отрасли «оборонки» и
отрасли производящей товары народного потребления.
Прямо скажу: чудовищная диспропорция. Что это?
Госплан портачил? Да нет. Политика высшего
руководства. Поразил меня тогда такой, казалось бы,
бытовой пример. В Прибалтике подвальные помещения
новостроек жилых домов оборудовали под кладовки для
жильцов этих домов. В Москве котлованы подвалов
таких же новостроек засыпали грунтом. На вопрос
корреспондента - почему так делается? Последовал
ответ, - у нас использование подвальных помещений не
предусмотрено. Истинная причина такой «непредусмотренности»
заключалась в том, что в подвалах могла развестись
антисанитария, народ не будет следить за чистотой,
перестанет ходить в магазины «Овощи» и покупать
гнилье с плодоовощных баз.
Не знаю чего здесь было больше: презрения к своему
народу или нежелания дать людям хотя бы маленькую
собственность, чтобы они не чувствовали себя рабами.
Вот, примерно, огрублено мое объяснение, почему я с
надеждой и неким восторгом встретил перестройку и
продолжаю спокойно переживать ее последствия.
- Да, вы, наверное, правы, Вадим Петрович, в том,
что идеология партийного руководства СССР
основывалась на тотальном контроле «всего и вся», но
согласитесь, что в этом всеобъемлющем надзоре были и
свои плюсы, - Эдуард Михайлович с хитринкой во
взгляде посмотрел на Васильева, - или я не прав?
- А я, Эдуард Михайлович, и не отрицаю, что у
советской власти было много достойного подражанию.
Прежде всего - возможность регулировать плоды труда
всей страны. Я уверен, что при более разумном,
точнее - более гуманном, распределении материального
достояния народа со стороны государства наша страна
была бы богаче, а народ счастливее ...
- Советский Союз был очень сильной страной, - забыв
о субординации, Надя приблизилась с тележкой грязной
посуды к столу, за которым шел разговор, - нас все
боялись и уважали поэтому, а сейчас? Она,
спохватившись, что позволила себе больше
дозволенного, вмешавшись в важный разговор важных
гостей, смущенно и испуганно посмотрела на хозяйку,
- простите меня Татьяна Николаевна, - Надя торопливо
удалилась, увозя тележку.
- Вот, вот, - подпрыгнул со своего места Роман, -
все и вся боялись и лизали начальству определенные
места.
Заметив обращенный на него взгляд Эдуарда
Михайловича Роман опустился на стул смущенно разводя
руками, как бы, ища, чем их занять, взял бутылку с
водкой и стал наполнять свою рюмку.
- Ромочка, может, хватит? Ты уже пьян, - тихо, но
настойчиво шепнула Татьяна на ухо Роману и,
обращаясь к Васильеву, смущенно добавила, - Вадим
Петрович, страх и ненависть - это все от черта, а
любовь и уважение - от бога?
- Бог то бог, да сам не будь плох, - засмеялся
Эдуард Михайлович, - но что есть главное сейчас? Как
говорится, - на данном этапе? Тоталитаризм почил в
бозе.* Сейчас мы переживаем разгул демократии. Чем
такая смена декорации уже закончится? К чему
готовиться?
Васильев устал от длинного диалога, ему не хотелось
продолжать привлекать к себе внимание, но чувствуя
общее заинтересованное внимание, которое было
обращено к нему, задумчиво произнес:
- «Едва ли я могут сказать что то, заслуживающее
внимание. Мне, кажется каждый человек всегда должен
четко понимать свое место и свою роль в общей
человеческой семье. Мне, например, как человеку
далекому от политики вообще ничего не нужно делать
кроме одного - правильно делать свой выбор при
голосовании за ту или иную партию, опираясь на свой
опыт.
* Почил в бозе - скончался, умер.
Политикой пусть занимаются политики. Их сейчас
появилось много. Почти все они считают себя учеными,
хотя, по моему убеждению, политология не является
наукой в строгом смысле, это скорее нечто
наукообразное.
- «Но политологи опираются на статистику,
социологию, - признанные науки», - подал голос
Роман.
- Верно. Опираются и используют каждый по своему,
как ему выгодно. Дважды два - четыре для любого
ученого и неученого, поэтому я сказал - около наука.
Нам, людям старшего поколения нужно делать то, что
мы умеем, пропагандировать то, что мы хорошо знаем и
не заниматься прожектерством. Показывать пример
молодым, но это очень сложно и практически не
выполнимо.
Если же пофантазировать на тему, что бы я сделал,
будь я президентом? То, на мой взгляд, самая
насущная государственная проблема была, есть и будет
воспитание и обучение детей, молодежи, людей
среднего возраста. На этом деле нельзя экономить.
Нельзя допускать слабых, плохо обеспеченных детских
садов, школ, училищ, техникумов, ВУЗов. Детских
домов вообще не должно быть. Для такой категории
детей должны быть пансионаты с каникулами в
специально подобранных семьях. Казалось бы:
поставлена задача - какого человека мы должны
воспитать? Здорового, честного, трудолюбивого,
гармонично развитого. Что для этого нужно?
Обеспечить в соответствующем возрасте
соответствующие условия: воспитателей, учителей,
питание и одежду, условия проживания, продуманную
программу занятий. Все это в той или иной мере
делалось у нас, есть исторический опыт. Нужны
Макаренки, способные изучить, обобщить, составить
программы, посчитать, сколько это стоит. Самотек в
выращивании нашего будущего не допустим. Не будем
сами воспитывать своих детей, их воспитают чуждые
нам силы.
- Вот что, господа - товарищи, мне пора, уже
опоздал. Извините. Рад был познакомиться, - Эдуард
Михайлович поспешно встал: пока, пока.
После поспешного ухода Эдуарда Михайловича в зале
повисла напряженная тишина. Роман несколько раз
поднимался со стула и снова садился не произнося ни
слова. Татьяна задумчиво смотрела перед собой.
Васильев рассеянным взглядом осматривался не находя
слов приличествующих обстановке.
К столу подошла Надя:
- Татьяна Николаевна, может чего-нибудь? ... Она не
закончила фразы, Роман резко поднялся.
- Нет, нет. Пожалуй, пора ... Он неуверенно сел на
место, встретив осуждающий взгляд Татьяны.
Вадим Петрович, может быть, чай, кофе? - Татьяна
посмотрела в сторону Васильева, не отпуская Надю.
- Спасибо, Татьяна Петровна. И сыт и пьян и нос в
табаке. Пора и честь знать.
Почувствовав неуместность сказанного более
сдержанным голосом добавил6 Хочется на воздух,
прогуляться ...
- Замечательное предложение. Вы не возражаете, если
я напрошусь вам в компанию?
- А что? Трезвая мысль, - вмешался в разговор Роман,
- я бы предпочел прогулку в машине с кондиционером и
музыкой ...
- И с пробкой на дороге, - добавила Татьяна, - нет,
хочется пройтись пешком, проветриться.
День клонился к концу. Наступила та пора, когда на
улице уже почти не видно спешащих с работы людей и
еще не появились праздно отдыхающие любители ночных
развлечений: Они шли по не широкому тротуару узкой
улицы почти безлюдной. Изредка мимо проезжали
машины. Тротуар был узковат для троих пешеходов,
приходилось уступать редким прохожим. Наконец,
Роман, шедший по правую руку Татьяны, увлеченно
разговаривающей с Васильевым, почувствовал себя
лишним в этой компании, изобразил, что ему холодно:
- Я, пожалуй, пойду в машину. Тебя, Вадим,
подождать?
- Нет, Ром, спасибо. Мы еще немного подышим, -
Васильев вопросительно поглядел в глаза Татьяны, -
вы, Татьяна Николаевна, не возражаете?
- Очень хороший вечер. Так приятно и легко дышится,
если вы, Вадим Петрович, не устали я бы с
удовольствием еще погуляла на воздухе. А ты, Рома, я
вижу, озяб?
- Да нет. Не то чтобы озяб, но я обещал подвести
Вадима, уже вечереет ...
- Не беспокойся, Рома. В случае необходимости я
вызову машину. Да, собственно, и вызывать не нужно.
Вон, видишь? Она кивнула в сторону.
Только теперь Васильев заметил на небольшом удалении
от «мерседеса» Романа, следовавшего за ними, черный
«Джип». Роман посмотрел в сторону, указанную
Татьяной, вяло улыбнулся: «С такой охраной я
спокойно оставляю вас и, пожалуй, поеду домой. Устал
что-то».
Роман повернулся и несколько резвее, чем следовало
бы, сел в «мерседес», махнув на прощание рукой.
Машина, резко набирая скорость, скрылась за
поворотом улицы.
Они остались одни. Татьяна взяла Васильева под руку,
слегка прижалась к нему и с нескрываемым
облегчением, и, несколько, капризно сказала: -
«Давно бы пора ему. Знаете, Вадим Петрович, мы с
вами знакомы всего несколько часов, а мне кажется, я
вас знаю целую вечность. Не странно ли такое? Как вы
думаете?»
Васильев задумался, не зная что и как сказать на
откровенность Татьяны. Он чувствовал, что она ему
нравится, у него нет никакой к ней неприязни, ему
приятно ее видеть и слушать. Но вместе с тем к его
благодушию примешивалась какая-то непонятность, не
позволяющая до конца раскрыться. Он не мог объяснить
себе это состояние. Пауза затянулась. Татьяна ждала
от него ответа на заданный вопрос, но он никак не
мог найти подходящих слов, и это уже переходило в
неприличность. «А что я, собственно, тушуюсь, как на
ответственном совещании? Мы просто гуляем, совершаем
моцион ...» Ему стало смешно от такой мысли. Он едва
не засмеялся, но тут же подавил в себе появившийся
веселый задор, сообразив, что Татьяна может принять
его смех, как насмешку над ее откровением.
- Вы знаете, Таня, - Васильев посмотрел на нее,
поймав себя на мысли, что неожиданно перешел на
«Таня» и теперь хотел увидеть, как она это
восприняла, - я уже, наверное, старый, сухарь. Но
мне приятно слушать и видеть вас. С вами мне легко и
просто, как бы это правильно сказать? - Он немного
подумал.
- Давно я не имел такого приятного собеседника,
точнее - собеседницы. У вас красивый голос. Вы
увлекающая рассказчица. Словом, мне нравится общение
с вами, я совсем забыл, что иду рядом с «Бизнес-
вумен», а сзади следует охрана. Не совсем привычная
для меня ситуация.
- Ах, Вадим Петрович. Никакая я не «Бизнес-вумен»,
как вы изволили меня назвать. Я, прежде всего, -
женщина. Хотите послушать как я стала хозяйкой вот
того всего, - она кивнула назад головой.
- Не только хочу, а и жду.
- Тогда приготовьтесь и наберитесь терпения
выслушать мою исповедь. Я с удовольствием это
сделаю, потому что давно ни с кем не была так
откровенна как с вами.
Эдик - мой сводный брат. Когда мама вышла второй раз
замуж, мне было три года. У отчима то же был сын
Эдик пяти лет. У нас была хороша любящая семья, мы
росли как брат и сестра, не подозревая, что мы
сводные. Эдик рос очень умным, ласковым, скромным
мальчиком. Ему легко давалась учеба в школе,
институте, работа в НИИ. Я же отличалась
неуравновешенным, порой дерзким нравом. Училась
средне, но всегда прислушивалась к советам брата. Он
для меня является непререкаемым авторитетом. По его
совету я поступила и окончила экономический
факультет Плехановки. Он же меня устроил в свой НИИ
экономистом, заставил окончить аспирантуру. Знаете,
как называлась моя диссертация? - «Преимущество
плановой экономики в новой экономической политике
РСФСР».
- Любопытно, - Васильев остановился и внимательно
посмотрел в лицо Татьяны, - какие основные аргументы
вы использовали в свою защиту?
- Мне смешно и грустно вспоминать ту защиту, но
благодаря Эдику все прошло успешно, особенно банкет.
Но, ни это главное. Главное, что в это время
началась «перестройка». Как мы, «очертя голову»
бросились верить каждому слову нового, молодого
Генсека! Вы помните, Вадим Петрович, как засветились
глаза людей надеждой в ожидании чего-то нового,
свежего, плодотворного. Может быть, первые годы
перестройки мне рисовались такими яркими красками и
потому, что я тогда вышла замуж за школьного
товарища и партнера Эдьки по бизнесу. Они в то время
успешно развили поставку в Союз оргтехники.
Появились не просто большие, а огромные деньги.
Руководил делом Эдуард, кроме него - мой муж и
главный инженер нашего НИИ. Как-то Эдик присмотрел
наш сегодняшний комплекс и решил его купить. Это как
раз совпало с периодом приватизации. Комплекс в то
время входил в структуру «Загран-туризма», считался
долгостроем и хозяева не знали как от него
избавиться. Эдик организовал ЗАО. Учредителями стали
он, мой муж, главный инженер и я. Мне отвели роль
директора по экономике. В дело вложили небольшую
сумму их фирмы, основную стоимость покрыли за счет
кредита банка. Весь комплекс тут же сдали в аренду
таможенному терминалу. Таможенникам нужны были
складские помещения и площади под стоянку
автотранспорта. Через полгода банковский кредит был
погашен».
- Из сказанного вами, Татьяна Николаевна, я понял, -
была проведена блестящая финансовая операция,
разработал и провел ее Эдуард Михайлович. А что
стало с ЗАО, вы весь теперь единоличный владелец
всего комплекса?
- Потом, Вадим Петрович, наступил период
антагонизма. Эдик к тому времени отошел от дел
комплекса. Он продолжал развивать бизнес поставок
оргтехники, расширял деловые связи с зарубежными
фирмами, месяцами пропадал за границей. Комплексом
занимался в основном муж. Он, помня советы Эдуарда,
всю прибыль вкладывал в отделку и оборудование
нашего комплекса. Мы открыли ресторан, казино,
фитнес-зал... Всего было занято до пятисот человек
разных специальностей, закупалось оборудование
зарубежных фирм. Оборот денежных средств достиг
тогда миллионных значений в долларах. Работа кипела.
Но главный инженер стал настаивать на свертывании
работ. Он хотел большую часть дохода, приносимого
комплексом делить и вкладывать на счета в банках,
естественно зарубежных ...
- Почему - естественно зарубежных?
- Не верил он в «перестройку» и в новую власть.
Действительно, ситуация тогда складывалась сложная,
все могло в одночасье рухнуть и, как говорится, -
«пропали наши денежки». Но муж стоял на своем: «Мы
строим в России, - говорил он, - и все наши труды
должны достаться России». Противоречия между мужем и
главным инженером дошли до точки кипения. Тот не
придумал ничего лучшего, - нанял киллера, который
застрелил мужа прямо на рабочем месте. Причем сделал
это так неумело, что тут же был задержан и во всем
признался. А главный инженер выпил тогда бутылку
«Виски», написал записку и застрелился.
- А что его семья?
- Был суд. Семья, жена и две дочери, получили свою
долю. Остались очень довольным тем, что им тех денег
хватило на покупку трех «жигулей» последней
модели...
- А как вы, Татьяна Николаевна, стали банкиршей?
- Ох, ох, ох, Вадим Петрович! Все то вы хотите
узнать. И все сразу? Ну ладно. Так и быть раскрою
вам и эту «страшную тайну». Это, - опять Эдик. После
убийства мужа, он какое то время не мог прийти в
себя. Ведь муж был для него не только партнером по
бизнесу и мужем сестры, но и другом со школьной
скамьи. Прошло месяца три-четыре. Эдик пригласил
меня в Ниццу. Там у него была запланирована встреча
с деловыми партнерами. Он решил познакомить меня с
ними и, заодно, отвлечь от мрачных событий. Как-то
был
организован обед в роскошном зале ресторана. Обед
проходил чинно и мило. Гости знали о моем горе и не
докучали расспросами. За десертом один из гостей,
такой невзрачный господин, подсел к нам с Эдиком и
завел разговор на такую тему: « мол вот у него есть
небольшой скромный банк, но вполне надежный, а в
России - все так неустойчиво и шатко, финансовая
система в любой момент может рухнуть и он готов
предложить своим русским друзьям партнерство ...».
Когда мы вернулись в гостиницу Эдик сказал примерно
так: мол, конечно, Цукерберг - проходимец, но мысль
подал дельную. Дело в том, что Эдик к тому времени
решил оставить бизнес и пойти в политику, но еще не
решил как осуществить плавный переход из одного
качества в другое. В то время еще не было выработано
законодательство о банковской системе, но от друзей
в Госдуме он знал, что такой закон обсуждается. Он
решил продать свой бизнес, а капитал вложить в
создание банка «Загребская и компания», моя фамилия
по мужу - Загребская. Все он сделал быстро, толково
и аккуратно, а мне посоветовал никаких банковских
сделок без его согласия не производить, что я и
делаю до сегодня, благодаря его уму и знаниям
ситуация «мой» банк ни разу не понес ощутимых
убытков. Да что я вам рассказываю о таких скучных
вещах. Вы уж извините бабу-дуру, понесло меня на
«словесный понос», просто, порой, поговорить не с
кем, глупо?
- Да Бог с вами, Татьяна Николаевна. Я весь
внимание, вы удивительный рассказчик, мне доставляет
истинное удовольствие слушать вас. Пожалуйста, -
продолжайте.
Наступила пауза. Они сразу и вместе поняли, что
что-то произошло между ними. Нарушилась некая грань
их первого знакомства, когда, пусть и вполне доброе,
но очерченное самоощущением своего независимого и
самодостаточного положения незаметно перешло в
бытовую плоскость говорильни. Эта ее последняя фраза
про «словесный понос» и «бабу-дуру» сразу поставили
Татьяну Николаевну в положение более низкое, как ей
сейчас казалось, в глазах Васильева. Ей стало стыдно
и обидно за себя: «Что он обо мне думает теперь?
Заговорила языком буфетчицы вокзального ресторана. И
эта его фраз, - «истинное удовольствие слушать вас
...» - прозвучала как то фальшиво, не свойственно
его серьезно-практическому уму». Она сделала
неуверенную попытку освободить свою руку, которой
держала Васильева, но вовремя остановила себя: «Что-это
я? Как девка. Совсем свихнулась...?»
Васильев ощутил и понял причину изменившегося
настроения спутницы. Ему стало стыдно за минутную
расслабленность, приведшую к непозволительной
фамильярности. Он покрепче прижал локтем руку
Татьяны, давая понять, что все понимает и просит
прощения за допущенную неловкость. Он повернулся к
ней лицом, внимательным долгим взглядом посмотрел в
ее глаза и этот взгляд все расставил по своим
местам: они уважающие друг друга собеседники, без
задних мыслей.
Они шли еще несколько минут молча, думая каждый о
своем, молчаливая пауза теперь сближала их.
- Вадим Петрович, - нарушила молчание Татьяна, -
расскажите о себе, а то я все болтаю, болтаю, не
даю, наверное, вам рта раскрыть...?
- Да я уже там, в ресторане, кажется, много
наговорил? А, в прочем, обозначьте тему. О себе
многое можно ... Ну, к примеру, - личная жизнь,
детство, семья, работа; понимаете о чем я ...?
- Расскажите о том, что вас сейчас больше всего
занимает? Интересует? Чем живете?
- Знаете, Татьяна Николаевна, занимает все
понемногу. Хотя, наверное, последнее время - это
причины распада СССР ...
- О, - это интересно. Ну и какие же мысли в этой
связи посещают на «заслуженном безделье»?
К Татьяне вернулось хорошее игривое настроение, она
немного ускорила шаг и покрепче прижала локоть
Васильева, как бы поощряя его к разговору.
- Нас с котом Васькой посещают разные мысли по
поводу нашей бренной действительности. А если
серьезно, я часто думаю о мотивах или мотивациях,
коими руководствовались Горбачев и Ельцин, будучи у
руля- кормила нашего государства. Конечно, не
обошлось без чувства жажды власти. Это такое, как
мне кажется, состояние психологии политика, которое
мобилизует его умственные и физические силы на
поступки, противоречащие собственным убеждениям или,
правильнее сказать, заставляющие отказаться или
отступить от прежних убеждений. Не верю я, что оба
названых политика априори были антисоветчиками. Но
оба хорошо видели и понимали, что консерватизм
планового хозяйства ведет в тупик, ведет к обнищанию
народа. Послевоенная история только подтверждала
бесперспективность плановой экономики в том виде в
котором она насаждалась в СССР и странах Соцлагеря.
Встал, естественно, вопрос каким образом можно
улучшить положение? И вопрос вроде бы лежал на
поверхности: дать производителям возможность
самостоятельно распоряжаться оборотными средствами и
часть прибыли, сверхплановой, отдавать коллективам,
которые такую прибыль заработают.
Собственно, - в этом и заключалась суть реформы
Алексея Николаевича Косыгина. Помните:
«Экономическая эффективность и стимулирование
труда?»
Против реформы тогда выступила партийная бюрократия:
что делать с неэффективными предприятиями, которыми
управляют бездарные, но истинные коммунисты,
назначенные партией на руководящие должности?
Получится подрыв авторитета партии, ее единства. Так
и заболтали косыгинскую реформу. А зря. Дали бы ей
ход тогда в 70-х годах, наверное, не нужна бы была
горбачевская перестройка.
Горбачев, мне кажется, искренне верил в возможность
перестроить экономику, а перестраивать, прежде
всего, нужно было то, что мешало развиваться
экономике, - КПСС. Понимал это Горбачев? Думаю, -
да. Но побаивался поднять руку на «святая святых»
того времени, - руководящую и направляющую: «честь,
ум и совесть всего народа».
А Ельцин не побоялся: демонстративно вышел из КПСС,
создал ореол борца за народное счастье гонимого
властью.
Мне кажется, что у Запада не было особого желания
развались СССР, главная задача заключалась в
свержении КПСС. Собственно, они и не скрывали этого
никогда. Борьба с коммунизмом велась всегда всем
капиталистическим миром.
Запад внимательно следил за ходом перестройки в
СССР. Горбачев был в зените славы Тэтчер, Рейган
отвешивали ему реверансы и он, Михаил Сергеевич, мне
кажется, клюнул на эти «политические реверансы»,
притупил бдительность, слишком доверился словесным
обещаниям новых «союзников». Отсюда последовало
поспешное принятие политических решений в обмен на
необходимую в то время, но мало перспективную
экономическую помощь. Помните: это поспешный вывод,
похожий на бегство, наших войск из соцстран, уступка
промысловой акватории в Беринговом море и т.п. Но
это, как говорится, были цветочки. Ягодки же Запад
увидел в различии «плюрализмов» Горбачева и Ельцина.
Горбачев тогда провозгласил «социалистический
плюрализм мнений», а Ельцин - «политический
плюрализм». Улавливаете разницу?
Помните поездку Ельцина в США? Тогда много писали в
газетах, показывали по телевидению, как он там
встречался с сенаторами, конгрессменами. Наша
пропаганда сводилась к тому, что он там пьянствует и
такое его поведение не может встретить поддержки со
стороны американцев. Мне кажется, что именно в той
поездке Ельцин убедил влиятельных политиков США, что
именно он похоронит КПСС в обмен на кредиты «ножки
Буша».
После того визита Ельцина в США, запад охладел к
Горбачеву, выделив ему роль «свадебного генерал».
- Вадим Петрович, но почему все же сорвалось
подписание «Союзного договора» и появилось
«Беловежское соглашение»?
Васильев задумался. Они медленно подходили к
смотровой площадке на Воробьевых горах.
- В Беловежской пуще, Татьяна Николаевна, произошло
то, что много раз случалось на Руси. Удельные князья
поделили СССР на удельные княжества. Какова причина?
Мне кажется условия и причина того соглашения были
заложены Лениным в уставе ВКП(б). В то время,
наверное, жесткая дисциплина в партийных рядах была
необходима и оправдана. Безоговорочное подчинение и
выполнение решений партии. Шаг влево, шаг вправо от
линии партии объявлялись левым или правым уклоном,
то есть оппортунизмом со всеми вытекающими
последствиями. Затем такое требование
распространилось на государственные и экономические
отношения между республиками. Если снять
пропагандистскую шелуху, то Горбачев пытался
удержать «удельных князей», в лице первых секретарей
Центральных комитетов партии союзных республик, в
рамках очерченных ЦК КПСС. А Ельцин убедил «удельных
князей» развалить СССР и тем самым от КПСС
оставалась КП. Вот такая комбинация получилась. Что
явилось залогом успеха такой комбинации? Мне
кажется, в большей мере такому успеху содействовала
вялая реакция Горбачева на сепаратизм
Межрегиональной группы на съезде народных депутатов
и последовавшем за тем Указа Ельцина о верховенстве
законов Российской Федерации над законами СССР.
Ну-с, я совсем заговорил вас своими домыслами,
Татьяна Николаевна.
- Ничуть нет. Вы мне, Вадим Петрович, открылись
совсем в новом качестве. Вы оказывается аналитик, я
бы сказала - политолог.
- Боже упаси, Татьяна Николаевна. Есть политологи, а
есть полит- болтологи, я, скорее, отношусь к
последним. Впрочем, давайте сменим тему, тем более,
как мне кажется - караул устал. - Васильев кивнул в
сторону приближающегося от «Джипа» мужчину.
- Это наш начальник охраны, познакомьтесь - Николай
Николаевич.
- Васильев, - Вадим Петрович пожал протянутую ему
руку начальника охраны.
- Татьяна Николаевна, какие будут указания, здесь с
машиной стоять нельзя, мы отъедем вон на ту стоянку,
- он кивнул в сторону.
- Николай Николаевич, вызовите мою машину, водитель
отведет Вадима Петровича, а я поеду с вами.
Начальник охраны ушел, они остались на смотровой
площадке. Внизу в лучах прожекторов сиял стадион в
Лужниках, чуть в стороне красиво смотрелись Храм
Христа Спасителя, Кремль. Васильев обратил внимание
Татьяны на Новодевичий монастырь:
- Смотрю на комплекс Новодевичьего и невольно
возникают картины прошлого. Здесь Борис Годунов дал
согласие взойти на Российский трон, что потом
привело к смутному времени, лжецарям и не лже- ,
предательствам бояр. Вот там, левее напротив
монастыря, Сетунь впадает в Москва-реку. И где-то
там, на берегу речки Сетунь, московские бояре
присягали польскому королевичу, звали его на
Московский престол. Кстати, в 2013 году исполняется
400 лет восшествия на царство Михаила Романова,
давшего династию вплоть до последнего царя Николая
второго. Сколько величественного и трагического
произошло за 300 с небольшим лет правления
Романовых?! Вон, видите храм Христа Спасителя? Его,
вы знаете, возвели к 100-летию победы над Наполеоном
Бонапартом, а по первому проекту храм должен был
построен здесь, на Воробьевых горах, даже фундамент
успели заложить ...
Да, - дела давно минувших лет. Но сколько аналогий
дает нам история?
Они стояли на смотровой площадке и смотрели на
Москву, раскинувшуюся за рекой. Не сговариваясь, оба
думали об одном и том же, - это наш город, наша
Родина. Какой он большой и красивый? Какой
необъятный и организованный в своем бытии; в
организованном движущемся потоке машин,
подчиняющемся командам светофоров? А что получится,
если светофоры погаснут?
Первой нарушила молчание Татьяна Николаевна.
- Вадим Петрович, у вас, наверное, есть какая-то
светлая мечта? Ну чтобы вы сделали, окажись в вашем
распоряжении большое состояние? Много денег?
Представьте, что вы - миллиардер?
Васильев неожиданно поежился, как бы отгоняя от себя
некое ведение, потом улыбнулся и тряхнул головой.
- Я только что, за минуту до того как вы задали мне
этот вопрос, отчетливо слышал ваш голос и именно
такой же вопрос произнесенный вами ... Мистика
какая-то, не правда ли?
- Нет. Нет. Нет, Вадим Петрович! Вы уходите от
ответа на мой вопрос, пожалуйста, ответьте, я жду,
мне очень нужно ...
Татьяна Николаевна держала руку Васильева и,
кажется, притопывала ножкой, подтверждая свое
нетерпение немедленно услышать ответ на поставленный
вопрос.
Васильев обратил свой взгляд на панораму Москвы.
- Посмотрите, Таня, на наш город. Он такой
необъятный, не видно края, разросся. Все так не
просто в нем, бурлит как реактор со своими
нейтронами, позитронами ... Нужна большая сила ума,
четкая организация процессов мегаполиса - реактора,
чтобы реакция в нем шла на благое дело.
Вы спрашиваете: на что я потратил бы большие деньги?
Не знаю. Нужно подумать, что сейчас нуждается в
поддержке, чему нужно помочь? Есть, правда, у меня
мечта почти фантастическая, но, как мне кажется
появившаяся на почве анализа нашей российской
действительности. Я часто думаю, почему, обладая
несметным природным богатством, мы остаемся средне
достаточной страной? Все- то у нас есть: огромная
территория с изобилием всего, что нужно для
процветающей жизни, есть народ не лучше и не хуже
другого народа. Но чего-то нет такого, что держит
нас на среднем уровне цивилизации, вернее сказать -
не позволяет оторваться от посредственности. И
знаете, Татьяна Николаевна, к какому, выводу я все
время прихожу? Мы плохо, или не достаточно хорошо,
воспитанный народ. Мы мало уделяем внимания
воспитанию детей. Причин здесь много. Главные из
них: крутая ломка государственного устройства и как
следствие - нищета основной массы населения,
разорительные гражданские войны, изоляция внешних
связей с цивилизованным миром. Во всем этом сыграли
свою роль нашествие татаро-монгол, смутное время
после ухода династии Рюриковичей, революции начала
двадцатого века. Я назвал три этапа, свернувших наш
народ со столбовой дороги цивилизации общества:
Татаро- монгольская орда оторвала Киевскую Русь от
европейской культуры; «Смутное время» поколебало
устои государственности и православия Руси;
«Большевистское правление» изолировало нашу страну
от цивилизованного мира и заставило напрячь все силы
на создание «Военного государства».
Вот так складывалась несчастная судьба славянского
народа. Не было времени и сил думать о воспитании
детей, - своего будущего. Выжили и сохранили свою
индивидуальность наши предки благодаря малым
городам, деревням и селам, где теплились и жили
народный дух, вера, взаимопомощь, общинность.
Большие города развращают людей, общество. Сюда
стекается та часть населения, которой присуща
психология паразитизма, здесь для такой категории
людей существуют условия аморального поведения и
аморальной жизни.
Будь у меня возможность, я бы построил небольшой
городок, даже не городок, а поселок городского типа
со всей инфраструктурой современного поселения.
Сколько у нас пустует земли? Поселок должен
располагаться на обширной земельной площади с
хорошими дорогами, люди должны жить в хороших
отдельных домах со всеми удобствами. Но главное, я
бы в таком поселке организовал среднее учебное
заведение, где бы готовили будущих грамотных
специалистов фермерского хозяйства. Представляете -
такое полисельскохозяйственное учебное заведение с
полным набором технологий: полеводства,
животноводства, птицеводства, садоводства, словом
всего комплекса сельхозпроизводства с замкнутым
циклом - от выращивания продукта до производства из
него товарной продукции: консервов, сыров, колбас и
т.п. Еще в таком учебно-производственном хозяйстве
должна быть налажена утилизация сопутствующих
производству материалов. Зачем, скажем, вываливать
навоз, другие отходы, когда методом их переработки
можно получать тепло, удобрения или какую-то
полезную продукцию. Все должно идти в дело, так
называемая безотходная технология, экологически
чистое производство.
На учебу в таком хозяйстве я бы принимал детей -
девочек и мальчиков 10-12 лет. Это должны быть
классы, организованные по типу суворовских училищ с
хорошей общеобразовательной программой, продуманной
системой воспитания и развития детей. А это значит с
необходимым набором кружков, секций по интересам
ребят, строгим от подъема до отбоя режимом,
заполненным учебой, играми, экскурсиями, диспутами,
соревнованиями ... С постепенным приучиванием детей
к труду, самостоятельности, любви к делу и гордости
достигнутыми результатами.
- Вадим Петрович, но, где вы найдете таких
воспитателей и педагогов, для такого замечательного
проекта?
Татьяна Николаевна внимательно и с большим интересом
слушавшая увлекший ее рассказ, вся подалась к нему и
сама уже, захваченная его мыслями, перенеслась в
сказочную страну, рисуемую Васильевым.
- Да, Татьяна Николаевна, это, наверное, самый
сложный вопрос, где взять пригодных к воспитанию
детей специалистов? Не знаю. Но может быть пойти по
такому пути. Пока будет проектироваться и строиться
такой комплекс потребуется года три-четыре. За это
время можно объехать педагогические и
сельскохозяйственные ВУЗы и поштучно отобрать на
контрактной основе желающих
студентов-старшекурсников. Наверное, найдутся
желающие и подходящие. Но нужен конкурс, а для этого
должно быть заманчивое предложение и психологический
отбор.
- А как вы думаете, Вадим Петрович, отпустят ли
родители своих детей в такой интернат?
- Думаю, да. Но можно посмотреть и детские дома.
Много еще детей там. Нужно изучить, чем обернулись
подобные проекты в Калужской области? - Васильев
умолк, на его лице отразилась грусть, пропало
желание продолжать разговор. Что-то жалкое сжало
сердце, захотелось закурить ...
Татьяна Николаевна, заметив, как изменилось
выражение лица Васильева, неожиданно для себя
спросила:
- Вадим Петрович, а у вас есть дети?
- Да, есть: сын и дочь, Но они уже взрослые,
самостоятельные люди. Есть внук и внучка. Славные
детки, моя радость, надежда и утешение.
Утешение, - отметила для себя Татьяна Николаевна, -
утешение чего? Не все видно безоблачно в жизни этого
серьезного, не подающего вида на свои неустройства
человека?
Подумав некоторое время и ощутив, что прерванный
разговор не получит продолжения, она подала руку
Васильеву, давая понять, что разговор и время их
встречи закончены, после небольшой паузы задумчиво
произнесла:
- Вадим Петрович, то о чем вы говорили и сейчас
думаете должно, мне кажется, иметь продолжение. Ваши
мысли мне понятны и близки. Более того, я нашла в
них какую-то пока не очень ясную для меня, мысль.
Это даже не мысль, а ответ, пока не вполне мною
осознанный, но давно уже волнующий меня вопрос о
значимости ответственности перед своим народом,
перед нашими соотечественниками что ли? Нет, я
говорю, что то не то, невразумительное. Но вот
представьте, вы идете по улице здоровый, довольный
собой человек и видите едва передвигающегося, с
палочкой пожилого человека, который остановился
передохнуть, или ему стало плохо. Вам ничего не
стоит проявить знак доброй воли: улыбнуться,
спросить, не нужна ли человеку помощь... Вы сегодня
обратили внимание на близкую тему, тему
ответственности нас здоровых, достаточных людей
перед другим слоем нашего общества, - детьми, нашим
завтра. Конечно, - это вопрос государства, но и мы
сирые, неверное можем принять участие в решении
этого вопроса, хотя бы тем, что не будем молчать, а
возможными нам способами понуждать государство
заниматься решением проблем воспитания подрастающего
поколения. Это, ведь, не менее важно, чем
сегодняшнее состояние обороны страны. Может,
действительно, случиться так, что завтра никто не
захочет оборонять отечество.
Слушая Татьяну Николаевну, Васильев почувствовал
грусть в ее голосе и сам отметил в себе все
явственнее наступающее состояние грусти. - «Вот так,
- подумалось ему, - истинно российское, начали за
здравие, заканчиваем за упокой». Он встряхнулся,
отгоняя от себя наплывшее грустное:
- Ерунда, бред, Татьяна Николаевна, видите: и на
старуху находит проруха, это я о себе. Извините, что
подпал под мечтательность и фантазерство. Нужно в
жизни все же быть реалистом, а не мечтателем.
- Ну, почему же, Вадим Петрович, мечтать тоже нужно
и, даже, необходимо..
- Не нагружая собеседника, а я вот взял да и
испортил вам вечер, хорош собеседник?!
- Ничего вы не испортили. Я вот о чем сейчас думаю:
давайте ка поработаем над этой темой. У меня
возникло желание не ограничиваться нашим разговором,
а продолжить, подумать. Для начала хочу попросить
вас составить блок-схему, как вы сказали - «Поселка
городского типа». Как я поняла, основная функция
«поселения», - обучение и воспитание детей в
учебно-трудовом процессе, процессе гармоничном,
духовно-нравственном, где бы дети взрослели,
познавали жизнь, активно участвуя в созидании. Вот
только, где найти специалиста, который смог бы
разработать методику такого воспитания? Я имею в
виду совмещение детской любознательности с детской
индивидуальностью, индивидуальностью поведенческой.
Чтобы процесс воспитания и обучения гармонично
дополняли один другого, были в радость, не утомляли,
а побуждали к активной работе ум и энергию ребенка.
Слушая собеседницу, Васильев поймал себя на мысли,
что Татьяна Николаевна говорит о вещах близких ему и
волнующих его. Даже сам ход ее рассуждений совпадает
с мыслями его самого. «Что это?» - подумалось ему, -
унисон, телепатия? А может быть, я опустился до
тривиальности и мыслю прописными истинами?». Ему
стало грустно от такого вывода.
- Вы, Татьяна Николаевна, затронули главный вопрос,
о чем и я часто думаю. Не знаю, - есть ли
специалисты в области просвещения, которые
разрабатывают проблемы оптимизации «воспитания -
образования»? Думаю есть. Но об этом мало говорят и
пишут. Во всяком случае, я не припомню таких
публикаций. Да и важна ли в таком вопросе теория?
Дело в практике, нужен человек с
духовно-нравственным складом ума:
педагог-воспитатель.
- Вы правы Вадим Петрович. Вот и давайте займемся
практикой. За вами, пока, - блок-схема, чтобы затем
перейти к разработке технического задания на
проектирование и экономического обоснования. Вы мне
сегодня обозначили вектор, по которому нужно
следовать, если хотите - вектор целеустремленности.
Я не оставлю заботу о стариках, но то, о чем мы
сегодня так мило поговорили, мне показалось не менее
важным полем деятельности, а может быть и более
важным.
- Так вы что, хотите попробовать претворить в жизнь
мою бредовую идею?
- А почему бы и нет? И не такая она бредовая. Меня
просто обуревают сейчас мысли, какое величие может
скрываться за этой работой?! Какой простор
полезности? Не отказывайте мне в помощи и дружбе,
Вадим Петрович.
Начальник охраны курил в стороне, не мешая разговору
Загребской с Васильевым. Он подошел сообщить, что
машины ждут на стоянке.
Память
70-летие Победы. Как быстро летит время и как медленно заживают раны, оставленные войной. Прошло 20 лет, как ушел мой тесть Парамонов Александр Иванович, танкист, кавалер орденов и медалей, заслуженных в боях Великой Отечественной войны. Он не дожил до 50-летия победы, готовился к славному юбилею. Кителя капитана Советской армии у него не было, и он приготовил свой лучший костюм из трико «Люкс», и все сокрушался, что лацканы крепкого материала не удерживают груза наград.
Александр Иванович не любил вспоминать о военных буднях, говорил: «Какие будни? Когда ты в бою, то ни о чем не думаешь, все подчинено какому-то звериному чувству уничтожить врага и сохранить свой танк и себя, занять удобную позицию, проскочить зону обстрела, а если выпадало затишье между боями, - ремонт техники, заправка всем необходимым и щемящее желание поспать, особенно после боя, наверное нервы требовали отдыха. А еще думалось: как там дома? Все ли у них хорошо? Не голодают ли? Жена, ей ведь тогда около двадцати было, дочка годовалая на ее руках… Как они там?
Спрашиваешь, за что награды добыл?
- Вот эти две «Красные Звезды» - за прорыв под Сталинградом и под Орлом; «Отечественную войну» уже в Восточной Пруссии, мы там подавили три ДОТа, «Славу» - за подбитую самоходку: повадилась та «Пантера» по нам бить, выскочит – бабах и в кусты, в смысле, - удерет, вот я ее подкараулил в засаде и с километра, может больше, с первого выстрела накрыл, лихо горела. Но самая памятная награда, знаешь какая? Вот эта – «Медаль за отвагу».
Я долго ждал, когда же Александр Иванович расскажет о самой дорогой ему награде, но все не складывался подходящий случай. Жили мы врозь – я в Москве, на Славянском бульваре, он – в Ивантеевке, Московской области.
Встречались по праздничным дням обычно у нас, иногда с женой ездили по грибы в Ивантеевку. Бывали застолья, в кругу родных и знакомых разговоры велись на разные темы, говорили все, но только не Александр Иванович. Я относил это к его скромности, не задавал вопросов о его личном. В общих чертах я знал его биографию, она мало чем отличалась от судеб миллионов людей той поры, и в тоже время у каждого человека своей собственной, - неповторимый пережиток. В младенчестве остался без родителей, усыновила его семья рабочего, близкого родственника.
Что произошло в Тамбовской губернии в 1918-1919 году, я не знаю и эта тайна ушла, по-видимому, навсегда вместе с Александром Ивановичем. Загадкой для меня остался и такой факт: в Киеве скончался Сергей Иванович Парамонов, о чем в некрологе сообщила газета «Правда Украины» 28.03.1975 г № 73 (10044). О том, что у Александра Ивановича есть брат Сергей, который в Киеве занимает высокий пост в КП, я знал, но никогда не слышал, что бы семья Александра Ивановича поддерживала родственные отношения с киевской родней, но помню, что Александр Иванович уважительно отзывался о мачехе, называл ее ласково мамой.
В пятнадцать лет (1935 г.) Александр Иванович ушел из семьи. Работал, учился в техникуме. В 1940-м осел в Ивантеевке, женился, в феврале 1941 г. родилась дочь.
Как-то в начале 1990-х годов мы отмечали День победы у меня дома. После застолья пошли с Александром Ивановичем прогуляться в лесок, окружающий «Ближнюю дачу Сталина». Было у нас здесь укромное местечко, куда мы любили отлучаться из «женской среды», переходившей к десерту. За дорогой шли последние работы по оборудованию «Парка Победы». Как-то само собою зашел разговор о войне, «Даче Сталина», которая не проглядывалась за высоким зеленым забором. И тут Александр Иванович начал рассказывать о своем сокровенном.
- Готовился я к защите диплома. Техникум заочно заканчивал. Пришла повестка из военкомата - вызывают на сборы на два месяца. Дочке - месяц с небольшим, Валя, жена, в декретном отпуске, никакой отсрочки не дали. Привезли нас под Голицино в танковую часть. Я до этого уже имел военную специальность - водитель танка. Техника так себе: не новая, моторесурс на пределе, больше ремонтировал. 21-го июня командир дал нам на два дня увольнительную, что бы домой съездили, а 22-го рано утром прислал за нами полуторку – боевая тревога. Нас из Ивантеевки пять человек было на сборах. Прибыли в лагерь часам к 10-ти. Настроение бодрое, шутили, война быстро закончится.
Через месяц, где-то в конце июля, мы получили технику и нас отправили на фронт. Помню, поставили нас на танкоопасном направлении прикрывать дорогу. Стоим день, два – тихо, по дороге иногда проносятся машины с номерами нашей дивизии и … тишина. Командир взвода, лейтенант, я у него был водителем, говорит: «Нужно выяснить обстановку. Выдвигайся метров на 100-200 вперед по дороге, а я здесь буду останавливать машины. Не остановится – стреляй». Показалась трехтонка, я стою на изготовке, на требование лейтенанта остановится, водитель только прибавил газ, я сделал предупредительный выстрел, машина остановилась. Подбежал лейтенант, открывает дверцу кабины, а там, рядом с водителем, пригнувшись, сидит полковник. Лейтенант докладывает, что его взвод находится в засаде, не имеет связи, просит разъяснить обстановку. Оказалось, что немцы прорвали оборону слева и справа, но кольцо еще не замкнулось и нам нужно спешно отходить в направлении на Калинин. Погнали мы в указанном направлении. Я вел передовую машину. Налетела авиация немцев. Сколько самолетов было - я не видел, обстреливали они нас из крупнокалиберных пулеметов, вдруг почувствовал, что танк мой вроде как споткнулся, пробежал еще несколько метров и охваченный пламенем остановился. Командир видимо был ранен или контужен, повис в боковом люке, а танк уже весь в огне. Я выскочил из машины, начал тащить лейтенанта, а у самого комбинезон горит, отбежал я с командиром метров на 20-30 и только тут заметил, ноги у меня обгорели. Остальные машины не пострадали, нас отвезли в госпиталь. Доктор осмотрел мои ноги: «Отвоевался сержант» - говорит.
Укутали меня бинтами как куклу, сделали уколы и очнулся я уже в санитарном поезде. Привезли нас в Москву. Здесь доктор осмотрел меня и говорит: «Дело серьезное, но не безнадежное. Я тебя, танкист, постараюсь на ноги поставить, только ты терпи и мне помогай».
Быстро я тебе рассказываю, а сколько я в то время перетерпел? До сих пор, порой, те перевязки снятся, боль дикая. Повезло мне считаю тогда: попал в хороший госпиталь, доктор, который меня лечил, фамилия у него была Лей, немец по национальности, сколько нашего брата от смерти спас… не сосчитать, это был врачеватель от Бога, да жалко рано умер, прямо во время операции. И сестры у него были чуткие, заботливые. Делают перевязку, боль не выносимая, кричать хочется, а как посмотришь и видишь, что она твою боль вместе с тобой переживает: «потерпи, миленький», - и терпишь.
Почти год он со мной возился, сколько операций сделал, не сосчитать, но летом 42-го я же начал потихоньку ходить, потом все лучше, А здесь еще приехал в госпиталь наш бывший начальник сборов и привез эту самую «Медаль за отвагу». «За твою верность долгу», - говорит, - что товарища от смерти спас». Дали мне тогда, после госпиталя, месяц отпуска, поехал я к семье. Жуткая картина скажу. Тогда я впервые подумал: кому тяжелей нам на фронте или матерям в тылу? Благо, что огород у них был, а так нищета и голод, страх за детей, родителей. Всем миром помогали друг другу и выживали так.
Направили меня на ускоренные курсы, присвоили младшего лейтенанта, дали новую технику - «Т-34». Сравнил я его с «БТ» и как-то сразу поверил, что на такой машине с экипажем ничего не может случиться. Глупость конечно, горели и погибали и эти машины, но мой танк прошел. Что тут, везение? Мастерство экипажа? Еще какая-то сила нас берегла? Но мы прошли в составе трех фронтов на том танке и ни разу не горели…
Мы сидели на бревнышке у разрушенного времени окопа, была тихая теплая погода, хотелось помолчать, подумать: «А смог бы я, как мой собеседник, пройти ту войну?»
Видимо, угадав мои мысли, Александр Иванович заговорил: «Притупилось, а порой и умышленно извращается понятие Родина. Когда приходит беда в твой дом, и его надо защищать, когда враг убивает твоих детей, твоих родных - значит пришла пора врага прогнать или вовсе уничтожить, что бы сохранить себя, свою родню. Такое осознание приходит на войне, а в бою ты уже ни о чем другом не думаешь. Перед тобой лютый враг, зверь. И ты его обязан одолеть.»
М.В.Данченко
Апрель 2015 г.
КОСТРЫГИН Лев Григорьевич
Дата рождения: 04.12.1934.
Место рождения: Московская область, деревня Боброво.
Образование (учёные звания): Высшее, МАТИ им. К.Э.
Циолковского.
Награды:
Орден Трудового Красного Знамени,
Орден «Знак Почёта»,
Почётный гражданин города Москвы,
имеет медали «За доблестный труд», «850-летия Москвы» и
др.
Место проживания: город Москва, район Кунцево
Этапы трудовой деятельности, заслуги:
Кострыгин Лев Григорьевич внёс большой вклад в развитие
хозяйственного комплекса, промышленности, социальной сферы
района Кунцево. Трудовая биография Кострыгина Л.Г. многие
годы была связана с Кунцевским районом столицы (Современный
район Кунцево - лишь часть большого Кунцевского района,
образованного в 1968 году и разделенного в начале 90-х на
такие районы, как Можайский, Крылатское, Фили-Давыдково и
собственно Кунцево). В течение 6 лет (с 1974 по 1980) он
избирался Председателем исполкома Кунцевского райсовета.
Под руководством Л.Г.Кострыгина на территории Кунцевского
района была реализована программа по сносу частных домов,
благоустройству территории и строительству нового
комфортного жилья для кунцевчан: застройка в 70-80 годы
93-107 кварталов, возведение жилых домов на улицах:
Кунцевская, Ивана Франко, Красных Зорь, Рябиновой,
Славянский бульвар, в Давыдково и др., началось
строительство микрорайона Крылатское. Под руководством Льва
Григорьевича, благодаря его инициативе и настойчивости
построены важные для обеспечения жизнедеятельности района
объекты: транспортная развязка – выезд на МКАД с улицы
Молодогвардейской, эстакада через железную дорогу по улице
Боженко, поликлиника №162, молочно-раздаточная
фабрика-кухня; школы, детские сады, магазины (универмаг
«Молодёжный» на ул. Рябиновой и др.).
В конце 70-х годов Л.Г.Кострыгин сумел организовать
своевременную помощь предприятий района строителям для
ввода олимпийских объектов (велотрек и др.). Решение
вопроса по строительству новых зданий МАТИ им
К.Э.Циалковского в Кунцево – тоже заслуга Льва Григорьевича.
Сегодня, уйдя на заслуженный отдых, Л.Г.Кострыгин продолжает
активно участвовать в общественной жизни района и города. По
его инициативе в целях сохранения и преумножения культурного
исторического наследия Кунцева был создан Общественный Фонд
«Наследие Кунцево», Льву Григорьевичу удалось решить вопрос
с оказанием помощи по ремонту, оснащению и восстановлению
музейной экспозиции по истории Кунцево на базе школ №1584 и
№61. Он по-прежнему в курсе событий, происходящих в Кунцево,
и по мере своих возможностей помогает местным органам
власти сделать жизнь кунцевчан лучше.
Решением Муниципального
Собрания Кунцево от 17 ноября 2009 года №22-2.МСК/9
Л.Г.Кострыгину,в целях признания его выдающихся заслуг, присвоено
Почётное звание «Почётный житель муниципального образования
Кунцево».